ანტონენ არტო |
ანტონენ არტო//Antonin Artaud, 1896—1948//-ფრანგი მწერალიმპოეტი,დრამატურგი,
თეატრისა და კინოს მსახიობი,თეატრის რეჟისორი და თეორეტიკოსი,ნოვატორი,შეიმუშავა თეატრის საკუთარი კონცეფცის"სისასტიკის თეატრი"//"კრიუოტური თეატრი"//.
4 წლისა დაავადდა მენინგიტით,რამაც გამოიწვია მთელი სიცოცხლის მანძილზე მისი მტანჯველი ფსიქიური ავადმყოფობა.
წერა დაიწყო ადრე,მაგრამ ამ ნაწარმოებთა დიდი ნაწილი მოსპო 1914 წელს დეპრესიის შეტევისას. რამოდენიმე შემდეგი წელი არტო ატარებს სხვადასხვა სანატორიუმში სადაც მკურნალობს სულიერ ავადმყოფობას. 1916 წელს ის გაიწვიეს ჯარში,მაგრამ მალე გაანთავისუფლეს ავადმყოფობის გამო.
შვეიცარიაში მკურნალობისას ექიმის დანიშნულებით არტო იწყებს ოპიუმის მირებას და მალე ეჩვევა მას. ეს ჩვევა მას სიცოცხლის ბოლომდე გაჰყვა.
1920 წლის დასაწყისითვის არტოს მდგომარეობა გაუმჯობესდა და მარტში ის წავიდა პარიზში სადაც გეგმავდა მწერლობას.
გარდაიცვალა პარიზში 1948 წლის 4 მარტს.
სისასტიკის თეატრი//კრიუპტური თეატრი//:
არტოს თეატრალური შეხედულებები გამოიხატა კრებულში "თეატრი და მისი ორეული". არტოს სისტემის საფუძველია უარყოფა თეატრისა მისი ჩვეულებრივი გაგებით,საზოგადოების ტრადიციული მოთხოვნილებების დამაკმაყოფილებელი თეატრის უარყოფა.
ზეამოცანაა ადამიანის არსებობის ჭეშმარიტი აზრის აღმოჩენა შემთხვევითი ფორმების მოსპობით.
ჩვეულებრივი,მკვდარი და ცოცხალიმარსებობის არსის გამხსნელი თეატრების დაპირისპირება არის თეატრის და მისი ორეულის,სინამდვილეში კი ჭეშმარიტი თეატრის დემონსტრაცია.
ხნება სისასტიკე არტოს სისტემაში პრინციპულად განსხვავდება ყოფითად გაგებული სისასტიკისგან.
ჩვეულებრივი გაგებით სისასტიკე დაკავშირებულია ინდივიდუალიზმთან,
არტოს მიხედვით კი ესაა აუცილებლობისადმი შეგნებული მორჩილება,რისი მიზანიცაა ინდივიდუალობის მოსპობა. "გამოვლენილ სამყაროში თუ კი ვიტყვით მეტაფიზიკის ენაზე,სისასტიკე რჩება მუდმივ კანონად,სიკეთე კი მხოლოდ ძალისხმევად,და ესე იგი პირველ სისასტიკეს დამატებულ კიდევ ერთ სისასტიკედ.". სისასტიკე არტოს გაგებით არის შემოქმედების აქტი.
არტო მიისწრაფის არისტოტელეს კათარზისის რეალიზაციისკენ. კრიუოტულ თეატრში მსახიობი უნდა აღმოჩნდეს სასაზღვრო მდობარებაში მყოფი ჩვეულებრივი ადამიანის მდგომარეობაში. კათარზისის მთელი პროცესის რეალიზაციის//მაგ.მკვლელობის// გარეშე გავლის საშუალებას მსახიობს აძლევს ნაწარმოების მხატვრული სტრუქტურა რომელიც აწონასწორებს კონფლიქტს გახსნამდე,ე.ი. დაპირისპირებულ მხარეთა გაიგივების მომენტამდე,და ამის შედეგად გარეგნული ფორმის მოსპობამდე.
არტოს თანახმად სცენაზე ხდება მოვლენათა რეალური განცდა,მაგრამ არა პირველადი,არამედ მეორადი,გახსენებებით აღდგენილი. ამ პროცესს კოლექტიური არაცნობიერის მეშვეობით უერთდებიან დარბაზში მყოფები რომლებიც იქცევიან არა მაყურებლებად არამედ თანამონაწილეებად.
თავის სისტემაში არტო აერთიანებს მითოლოგიურ და კათარტულ სტრუქტურებს. ორივე მათგანი მიმართულია გმირის პიროვნული საწყისის მოსპობისკენ, მის სამყაროსთან შეტრწყმისკენ. ამას გარდა არტო თავის წარმოდგენებში იყენებს მოქმედების რიტუალური აგების პრინციპებს. ანუ
"სისასტიკის თეატრს" აქვს კათარტული სტრუქტურა და რიტუალური საფუძველი.
არტოს სისტემის მსახიობის შემადგენელს საფუძვლად უდევს გრძნობიერი ათლეტიზმის კონცეფცია.
სცენაზე მსახიობმა უნდა განახორციელოს საკუთარი თავის მიმართ სისასტიკის იდეა,რაც იძლევა მოქმედების განსაკუთრებული რეალობის შექმნის საშუალებას. არტოს მსახიობის კონცეფცია უპირისპირდება მოდერნისტული თეატრისთვის დამახასიათებელ პიროვნების გამსხვილებას. ის უპირისპირდება ფსიქოლოგიურ თეატრსაც,სადაც პირველ პლანზე გამოდის მსახიობის გრძნობითი აპარატი.
გრძნობიერი ათლეტიზმის უმთავრესი პრინციპებია სუნთქვა და საყრდენი წერტილები. ორივე პრინციპი ეფუძნება კაბალას და აღმოსავლურ ენერგეტიკულ პრაქტიკებს. ჯამში მსახიობი გამოხატავს იეროგლიფს,ხმის,მოძრაობის,სიტყვის,
არქეტიპული შინაარსის,ხილული და მუსიკალური ხატის სინთეზს.
მაგრამ არტოს სისტემის დანახვა სპექტაკლების დადგმის პირდაპირ სახელმძღვანელოდ უაზროა. ის დამატებით ითხოვს რეჟისორულ გააზრებას და პრაქტიკული პროგრამის შემუშავებას.
სწორედ ამ თავისებურების გამო "სისასტიკის თეატრი" იქცა მეოცე საუკუნის მეორე ნახევრის მრავალი დიდი რეჟისორი,მაგ. ეჟი გროტოვსკის და პიტერ ბრუკის, შემოქმედების საფუძვლად.
ამის წაკითხვა შეგიძლიათ ვიკიპედიაშიც...
''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''''
სიურეალიზმი და რევოლუცია:
მე სიურეალისტური მოძრაობის წევრი ვიყავი 1924-26 წლებში და ვიზიარებდი მის ძალადობის სულს.
მე მოგიყვებით მის შესახებ,ვეცდები გადმოვცე ჩემი მაშინდელი სულიერი მდგომარეობა.
ვეცდები თქვენთვის ავაღორძინო მკრეხელობისკენ და სიწმინდეთა წაბილწვისკენ მიდრეკილი და ამაში ზოგჯერ წარმატების მომპოვებელი სული.
მაგრამ თქვენ იტყვით რომ ესაა წარსულის სული და თუ თქვენ გამოეხმაურებით მას ეს იქნება 1926 წლის რეაქცია.
სიურეალიზმი გააჩინა სასოწარკვეთამ და ზიზღმა. ის გაჩნდა სკოლის მრხზე.
ეს უფრო ზნეობრივი ჯანყი იყო და არა ლიტერატურული მოძრაობა,ადამიანის ორგანული ყვიტრილი, ჩვენს შიგნით ყოფის აჯანყება ყოველგვარი ძალდატანების და პირველი რიგში მამის ძალდატანების წინააღმდეგ.
მთელი სიურეალისტური მოძრაობა იყო ღრმა შინაგანი ჯანყი მამობის ყველა ფორმის წინააღმდეგ, იდეების და ზნეობის სფეროში მამის გაძლიერების წინააღმდეგ.
აი,მაგალითად,დოკუმენტის სახით,უკანასკნელი სიურეალისტური მანიფესტი რომელიც მოწმობს ამ მოძრაობის პოლიტიკური ორიენტაციის შესახებ :
კონტრშეტევა სამშობლო და ოჯახი.
კვირას,1936 წლის 5 იანვარს,21 საათზე, სათავსში გრენიე დეზ ოგიუსტენ,7, ქუჩა გრანდ ოგიუსტენ//მეტრო სენ-მიშელ//.
პროტესტის მიტინგი რევოლიუციურ პოზიციაზე უარის თქმის წინააღმდეგ.
მე მოგიყვებით მის შესახებ,ვეცდები გადმოვცე ჩემი მაშინდელი სულიერი მდგომარეობა.
ვეცდები თქვენთვის ავაღორძინო მკრეხელობისკენ და სიწმინდეთა წაბილწვისკენ მიდრეკილი და ამაში ზოგჯერ წარმატების მომპოვებელი სული.
მაგრამ თქვენ იტყვით რომ ესაა წარსულის სული და თუ თქვენ გამოეხმაურებით მას ეს იქნება 1926 წლის რეაქცია.
სიურეალიზმი გააჩინა სასოწარკვეთამ და ზიზღმა. ის გაჩნდა სკოლის მრხზე.
ეს უფრო ზნეობრივი ჯანყი იყო და არა ლიტერატურული მოძრაობა,ადამიანის ორგანული ყვიტრილი, ჩვენს შიგნით ყოფის აჯანყება ყოველგვარი ძალდატანების და პირველი რიგში მამის ძალდატანების წინააღმდეგ.
მთელი სიურეალისტური მოძრაობა იყო ღრმა შინაგანი ჯანყი მამობის ყველა ფორმის წინააღმდეგ, იდეების და ზნეობის სფეროში მამის გაძლიერების წინააღმდეგ.
აი,მაგალითად,დოკუმენტის სახით,უკანასკნელი სიურეალისტური მანიფესტი რომელიც მოწმობს ამ მოძრაობის პოლიტიკური ორიენტაციის შესახებ :
კონტრშეტევა სამშობლო და ოჯახი.
კვირას,1936 წლის 5 იანვარს,21 საათზე, სათავსში გრენიე დეზ ოგიუსტენ,7, ქუჩა გრანდ ოგიუსტენ//მეტრო სენ-მიშელ//.
პროტესტის მიტინგი რევოლიუციურ პოზიციაზე უარის თქმის წინააღმდეგ.
სამშობლოს ამღიარებელი ადამიანი, ოჯახის არსებობისთვის მებრძოლი ადამიანი მოღალატეა,ის ღალატობს იმას რაც ჩვენთვის არის სიცოცხლის და სიკვდილის გამართლება.
სამშობლო დგას ადამიანსა და მიწის სიმდიდრეებს შორის. ის იტხოვს ადამიანის ოფლის ნაყოფის გადაქცევას ზარბაზნებად. ის ადამიანს აქცევს თავის მსგავს მოღალატედ.
მამა,მამული,ბატონი არის ძველი პატრიარქალური საზოგადოების და დღევანდელი ფაშისტური ღორობის საფუძველში არსებული ტრიადა.
ერთხელ იქნება და აჯანყდებიან შეშინებული,მათთვის გაუგებარი მიზეზებით გამოწვეული სიღატაკისთვის და მოსპობისთვის განწირული, უკიდურესობამდე მისული ადამიანები.
ისინი საბოლოოდ მოსპობენს ძველ პატრიარქალურ ტრიადას და შექმნიან თანამშრომელთა ძმურ კავშირებს, ადამიანური ძლიერების და სოლიდარობის საზოგადოებას.
სამშობლო დგას ადამიანსა და მიწის სიმდიდრეებს შორის. ის იტხოვს ადამიანის ოფლის ნაყოფის გადაქცევას ზარბაზნებად. ის ადამიანს აქცევს თავის მსგავს მოღალატედ.
მამა,მამული,ბატონი არის ძველი პატრიარქალური საზოგადოების და დღევანდელი ფაშისტური ღორობის საფუძველში არსებული ტრიადა.
ერთხელ იქნება და აჯანყდებიან შეშინებული,მათთვის გაუგებარი მიზეზებით გამოწვეული სიღატაკისთვის და მოსპობისთვის განწირული, უკიდურესობამდე მისული ადამიანები.
ისინი საბოლოოდ მოსპობენს ძველ პატრიარქალურ ტრიადას და შექმნიან თანამშრომელთა ძმურ კავშირებს, ადამიანური ძლიერების და სოლიდარობის საზოგადოებას.
ამ მანიფესტიდან ჩანს რომ სიურეალიზმი სტალინის უკანასკნელი კურსისგან განსხვავებით ინარჩუნებს მარქსიზმის ძირითად ამოცანებს,ესე იგი ადამიანის მტკივნეულ ადგილებს რომლებსაც ეხება ადამიანის სიღრმეში შეღწევის მსუტ=რველი მარქსიზმი.
ამ ჯიუტ ძალადობაში შეიძლება ამოვიცნოთ ძველი სიურეალისტური ქცევა რომელსაც არსებობა შეუძლია მხოლოდ უკიდურესობამდე მიყვანის შემთხვევაში.
სიურეალიზმის საიდუმლო იმაშია რომ ეს ჯანყი თავიდანვე ჩაძირული იყო არაცნობიერში.
ის იყო ფარული მისტიკა,ახლებური ოკულტიზმი და როგორც ყოველგვარი მისტიკა საკუთარ თავს გამოხატავდა ალეგორიულად ან პოეტური სახის მქონე მოჩვენებებით.
სიურეალიზმმა ვერ მიიღო ან ვერ შეითვისა ღიად გამოხატული პროტესტის ფორმები.
როდესაც გაჩნდა სიურეალიზმი ჩვენ ყველა საშინლად აგვაღელვა ჯანყმა მატერიალური და სულიერი ჩაგვრის ყველა ფორმის წინააღმდეგ:
მამა,მამული,რელიგია,ოჯახი-ვერაფერი გადაურჩა ჩვენს თავდასხმებს..თავდასხმებს უფრო სულში ვიდრე სიტყვებით. ჩვენ ამ ჯანყს მივეცით ჩვენი სული,მივეცით სიტყვის ფიზიკური მნიშვნელობით.
მაგრამ ჯანყს ამქვეყნად ყველაფრის წინააღმდეგ არ შეეძლო არაფრის მოსპობა,სულ მცირე გარგნულად.
გამოცანა ისაა რომ სიურეალიზმი თავის საგანს თავს ესხმის შიგნიდან.
სიურეალიზმმა ნახა საგანთა საიდუმლოს წვდომის საშუალება.
ისევე როგორვ კაბირიის მისტერიების უცმნობ ღვთაებაზე,ან ენ-სოფზე, უფსკრულის ცოცხალ ხვრელზე კაბალაში, ან არარაობაზე,სიცარიელეზე, არყოფნაზე,მშთანთქმელ არარაობაზე,ძველ ბრახმანულ წიგნებში თუ ვედებში, სიურეალიზმზე უფრო იოლია თქმა იმისა რაც ის არაა და იმის განსასაზღვრელად რაც ის არის უნდა მივმართოთ სხვადასხვა მინიშნებებს და ხატებს ვინაიდან სიურეალიზმი არის ხატებით,სახეებით გამოხატული მოძრაობა. სიცარიელის შესახებ შელოცვებით ის აღორძინებს ძველი ალეგორიების სულს.
რა თქმა უნდა სიურეალისტურ პოეზიაში არის ელემენტები რომლებზეც შეიძლება ლაპარაკი, შეიძლება მათი პოვნა და ცნობა. პოეზიის სხვა სახეებს მუდამ მივყავართ გარკვეულ ოლქში,გარკვეულ ადგილას,რომელსაც ვერ აურევ სხვაში.
სიურეალიზმი კი გვაყენებს დამღუპველ გზაზე დავერასოდეს ვიტყვით რომ მისი პოეზია მართლაც ცხოვრობს იქ სადაც მას ვხედავთ.
სიურეალიზმს სჭირდებოდა "გამოსვლა". "გამოსვლა დღეებიდან პირველ თავში",როგორც ამბობს ადამიანის ორეულზე ეგვიპტური "მიცვალებულთა წიგნი".
და ჩვენ,სიურეალისტები მომაკვდინებელი უკმაყოფილების გრძნობით ყოველთვის და ყველგან ვგრძნობდით გასვლის მოთხოვნილებას.
ეს აჩენდა არაფრამდე მიმყვან მაგრამ რაღაცის გამომვლენ ძალადობას. ყველაფრის სიცხადემდე მიყვანისკენ სწრაფვის გამო მას უწოდეს მორალური ხრწნა.
უარყოფა და ძალადობა,ძალადობა და უარყოფა. სულის არაჩვეულებრივი მდგომარეობის,რაღაც მისტიკური დაელექტრულობის, ეს ორი მნიშვნელოვანი პოლუსი რომლებიც მიუთითებდნენ იმდროინდელი პოეზიის ანომალურ ხასიათზე. ეს უკვე აღარ იყო სიტყვით გამოხატული პოეზია, ეს იყო ჩვენში დამკვიდრებული სუნთქვის მაგნეტიური ქროლა.
უარყოფა,სიცოცხლის განწირული უარყოფა,მაგრამ რომელიც იძულებული იყო მიეღო სიცოცხლე.
სიურეალიზმი კი გვაყენებს დამღუპველ გზაზე დავერასოდეს ვიტყვით რომ მისი პოეზია მართლაც ცხოვრობს იქ სადაც მას ვხედავთ.
სიურეალიზმს სჭირდებოდა "გამოსვლა". "გამოსვლა დღეებიდან პირველ თავში",როგორც ამბობს ადამიანის ორეულზე ეგვიპტური "მიცვალებულთა წიგნი".
და ჩვენ,სიურეალისტები მომაკვდინებელი უკმაყოფილების გრძნობით ყოველთვის და ყველგან ვგრძნობდით გასვლის მოთხოვნილებას.
ეს აჩენდა არაფრამდე მიმყვან მაგრამ რაღაცის გამომვლენ ძალადობას. ყველაფრის სიცხადემდე მიყვანისკენ სწრაფვის გამო მას უწოდეს მორალური ხრწნა.
უარყოფა და ძალადობა,ძალადობა და უარყოფა. სულის არაჩვეულებრივი მდგომარეობის,რაღაც მისტიკური დაელექტრულობის, ეს ორი მნიშვნელოვანი პოლუსი რომლებიც მიუთითებდნენ იმდროინდელი პოეზიის ანომალურ ხასიათზე. ეს უკვე აღარ იყო სიტყვით გამოხატული პოეზია, ეს იყო ჩვენში დამკვიდრებული სუნთქვის მაგნეტიური ქროლა.
უარყოფა,სიცოცხლის განწირული უარყოფა,მაგრამ რომელიც იძულებული იყო მიეღო სიცოცხლე.
სიურეალიზმის დღის წესრიგში იყო სასოწარკვეთილება, და სასოწარკვეთილებასთან ერთად თვითმკვლელობა. მაგრამ
"სიურეალისტური რევოლუციის"მეორე ნომერში დასმულ კითხვას არის თუ არა თვითმკვლელობა გამოსავალი მდგომარეობიდან სიურეალისტებმა ერთხმად უპასუხეს:" არა,თვითმკვლელობა ჯერ ჰიპოთეზაა,ვინაიდან ჟოფრუას სიტყვით თვითმკვლელობაში მკვლელი იგივე მოკლულია".
სიურეალიზმის ყველა გამოვლინება ნაზიარებია თვითმკვლელობის სულთან,მაგრამ ნამდვილი თვითმკვლელობა არაა. ნგრევა ნგრევაზე. იქ სადაც პოეზია უტევს სიტყვებს არაცნობიერი უტევს სახეებს, მაგრამ კიდევ უფრო დიდ სიღრმეებში დამალული სული გააფთრებით ცდილობს ქანდაკების შეწეპებას.
"სიურეალისტური რევოლუციის"მეორე ნომერში დასმულ კითხვას არის თუ არა თვითმკვლელობა გამოსავალი მდგომარეობიდან სიურეალისტებმა ერთხმად უპასუხეს:" არა,თვითმკვლელობა ჯერ ჰიპოთეზაა,ვინაიდან ჟოფრუას სიტყვით თვითმკვლელობაში მკვლელი იგივე მოკლულია".
სიურეალიზმის ყველა გამოვლინება ნაზიარებია თვითმკვლელობის სულთან,მაგრამ ნამდვილი თვითმკვლელობა არაა. ნგრევა ნგრევაზე. იქ სადაც პოეზია უტევს სიტყვებს არაცნობიერი უტევს სახეებს, მაგრამ კიდევ უფრო დიდ სიღრმეებში დამალული სული გააფთრებით ცდილობს ქანდაკების შეწეპებას.
იდეაა სინამდვილის დამსხვრევა,გრძნობების მოტყუება,ხილული ხატების გზიდან აცდენა კონკრეტულის იდეის დაუკარგავად. სიურეალიზმი მუდამ ცდილობს რაღაცის გამოტანას ამ უწყვეტი სასაკლაოდან.
სიურელიზმისთვის არაცნობიერი მატერიალურია,ალოღიკური კი-საიდუმლო მოწესრიგებულობისა რომლითაც თავს გამოხატავს სიცოცხლის საიდუმლო.
როდესაც ის ამსხვრევს მანეკენსმროდესაც ის ამახინჯებს პეიზაჟს,ის მათ ისევ აღადგენს,ოღონდ შეუკავებელი ხარხარით ან არაცნობიერში მოხეტიალე საზარელი სიღრმისეული ხატების აღორძინებით.
ეს ნიშნავს იმას რომ ის მასხრად იგდებს გონებას, რომ ის გრძნობებს ართმევს ხატებს მათი ღრმა შინაარსის აღსადგენად.
ეს ნიშნავს იმას რომ იმდროინდელი მწერლები წინათგრძნობდნენ რომ არსებობს ადამიანის ოკულტურ სიღრმეთა დიდი ხნის წინ დაკარგული ცოდნა.
როდესაც ის ამსხვრევს მანეკენსმროდესაც ის ამახინჯებს პეიზაჟს,ის მათ ისევ აღადგენს,ოღონდ შეუკავებელი ხარხარით ან არაცნობიერში მოხეტიალე საზარელი სიღრმისეული ხატების აღორძინებით.
ეს ნიშნავს იმას რომ ის მასხრად იგდებს გონებას, რომ ის გრძნობებს ართმევს ხატებს მათი ღრმა შინაარსის აღსადგენად.
ეს ნიშნავს იმას რომ იმდროინდელი მწერლები წინათგრძნობდნენ რომ არსებობს ადამიანის ოკულტურ სიღრმეთა დიდი ხნის წინ დაკარგული ცოდნა.
Сюрреализм высвободил жизнь, он в физическом смысле избавил ее от прилива крови, он позволил тоненькой струйке электричества оживлять камни и безжизненные отложения.
Распавшаяся жизнь строится заново как реакция на хаотическую анархию, навязанную видимым предметам.
Сюрреалистический мир конкретен — конкретен для того, чтобы его нельзя было спутать с другим.
Все, что абстрактно, все, что не нарушает покоя трагизмом или буффонадой, все, что не выявляет органического состояния, что не является физическим выпотеванием духовного беспокойства, исходит не из этого движения. Сюрреализм изобрел автоматическое письмо, некую интоксикацию духа, рука, освободившись от мозга, движется туда, куда ведет ее перо; во власти странных чар она движет пером так, что оно оживает; рука же, утратившая всякую связь с логикой и заново таким образом воссозданная, вновь вступает в контакт с бессознательным.
Этим чудом она отрицает глупое школярское противоречие между духом и материей, между материей и духом.
ანტონენ არტო |
Всякий раз, когда прикасаются к жизни, она откликается сновидениями и призраками. Это значит, что область бессознательного была подвергнута зондированию со стороны какого-то объекта. Бессознательное отдает то, что оно хранило.
Когда женщина зачала, она видит сны, даже не зная, что зачала. Когда мужчина ранен или вскоре заболеет, или когда у него наступает агония, он видит сны. Помимо сновидений отдельного человека существуют групповые сновидения и сновидения целой страны.
Я не знаю, все ли мы, сюрреалисты, почувствовали, что в наших сновидениях мы выпускаем на волю некую общую обиду, боль, причиненную жизнью.
Помимо пристрастия к сновидениям, помимо чувства ненависти к реальности, Сюрреализм имел пристрастие к благородству, навязчивую идею чистоты.
«Самый чистый, самый отчаявшийся среди нас» — так обычно говорили о том или ином из сюрреалистов.
Не все ли равно, что этот чистый огонь сжигал лишь его одного. Он искренне хотел быть чистым. И эту чистоту он искал повсюду: в любви, в духе, в сексе.
*
«Отец,— говорит Сент-Ив д’Альвейдр в „Ключах Востока»,— Отец, надо признать, есть разрушитель». Безнадежный дух суровости, уходящий для размышлений в приподнятую над природой зону, воспринимает Отца как своего врага. Мифы о Тантале, о Мегере, об Атрее хранят в иносказательных выражениях ту тайну, ту грань человеческой истины, которой люди очень желают удовлетвориться.
Естественной реакцией Отца по отношению к Сыну и Семье является ненависть, та ненависть, которую китайская философия не отделяла от любви.
И каждый отец в глубине своей души тоже желает удовлетвориться этой общей истиной.
До двадцати семи лет я жил с чувством черной ненависти к Отцу, к моему собственному отцу. Пока не увидел, что он умирает. В этот момент нечеловеческая суровость, в которой я обвинял его, считая, что он меня ею подавляет, вдруг отступила. Совсем другой человек глядел на меня из его тела. И впервые в жизни мой отец протянул ко мне руки. Но мое тело не подчинялось мне, и я понял, что всю жизнь его тело не подчинялось ему, я понял, что есть ложь бытия и мы рождены, чтобы с ней бороться.
10 декабря 1926 года в 9 часов вечера в кафе «Профет» в Париже сюрреалисты собрались на конгресс. Речь шла о том, чтобы выяснить, что собирается делать Сюрреализм со своим собственным движением накануне громыхающей социальной революции.
По моему мнению, этот вопрос нельзя было даже ставить, исходя из того, что мы знали о марксистском коммунизме,— а речь шла о том, чтобы к нему примкнуть.
«В чем дело, Арто наплевать на революцию»? — спросили меня. «Мне наплевать на вашу революцию, а не на мою»,— ответил я и вышел из Сюрреализма, потому что Сюрреализм тоже стал партией .
Бунт ради знания, чем хотела быть сюрреалистическая революция, не имел ничего общего с социальной революцией, которая, претендуя на то, что она знает человека, делает его узником в тесных границах самых элементарных потребностей.
Взгляды сюрреализма и марксизма были несовместимы. И это вскоре дало о себе знать, когда кое-кто из видных сюрреалистов решил присоединиться к партии. То есть к французской секции московского Третьего Интернационала.
«Вы сюрреалист или марксист? — спросили у Андре Бретона.— И если вы марксист, зачем вам оставаться сюрреалистом?»
В общем, речь шла о том, что Сюрреализм должен снизойти до марксизма, и напрасно было бы ждать, чтобы марксизм захотел подняться до Сюрреализма.
В 1926 году антагонизм не мог быть разрешен, потому что История не двигалась вперед. Сегодня я считаю, что История сдвинулась с места и что во Франции произошло новое событие. Я имею в виду появление в сознании молодежи исторической идеи, я намерен развить эту идею, я называю ее примирением Культурыи Судьбы. В сознании молодежи, утратившей всякую надежду, родилась новая идея культуры. Эта культура желает познать человека и вырабатывает для себя высокую идею человека. Она не принимает отъединения жизни человека от жизни событий. Она хочет войти во внутренний мир Человека, играющего с Событиями.
Новая молодежь враждебно настроена по отношению к капитализму и буржуазии. Как и сам Карл Маркс, она почувствовала нарушение равновесия эпохи, превозносящей чудовищную личность Отца, выросшую на власти земли и золота. Когда Маркса обвиняют в том, что он хотел уничтожить семью, он отвечает: «Семью уничтожили вы сами. Где ваши былые добродетели? За пределами добродетели я ничего не вижу, кроме материи, и я, Маркс, берусь организовать эту материю, я организую ее принудительно и технично». Можно сказать, что старинная доблесть Человека по имени Маркс собирается организовать то, что оставила после себя Буржуазия.
Прежде чем стать прославлением высшей реальности, Сюрреализм занимался критикой фактов, критикой рационализации фактов.
Между мною и реальностью стою я сам, со своей собственной деформацией призраков реальности.
И молодежь сегодня в своем внутреннем «я» убеждена, что Маркс исходит из факта, но он застрял в факте, не зная выхода к Природе. Он, в общем, извлек метафизику факта, но не поднялся до уровня Природы,— а молодежь хочет подняться до уровня Природы, прежде чем дать себя оглушить экономической стороной факта.
Выступая за организацию материи, молодежь одновременно выступает и за организацию духа.
Она считает организацию материи Лениным организацией переходной и карательной, она думает, что Ленин в России проводит эту материалистическую организацию со вполне оправданной жестокостью. Но она убеждена во взаимозависимости двух аспектов бытия: духа и материи, материи и духа. Так как она одновременно ест и чувствует, думает и ест. Она обвиняет современную Европу в том, что та выдумала антагонизм, которого на самом деле нет. И если она осуждает Маркса, то прежде всего как европейца, и еще потому, что молодежь любит Человека, но Человека в его целостности, чтобы спастись от него.
В новой идее культуры содержится идея отрицания прогресса. Современная наука учит нас, что материя никогда не существовала, и через четыреста лет снова возвращается к старой алхимической идее трех начал: серы, ртути и соли; она определяет их как энергию, движение и массу. Конечно, тут нет никакой нужды говорить о прогрессе.
Все это проясняет высшую идею культуры, но чтобы такая культура существовала, надо разрушить немало идей, идей-идолов, и уж если мы решились разбить старые идолы, то не для того, чтобы из них тут же наделать новых.
Молодежь не хочет более быть жертвой обмана, и когда говорят, что времена изменились и что сегодня интеллектуал и поэт не могут уже игнорировать свою эпоху, молодежь говорит в ответ, что и интеллектуалы, и эпоха впали в ошибку.
Она не отделяет интеллектуалов от эпохи, и сами интеллектуалы не отделяют себя от эпохи и вместе со своим временем думают, что дух не есть пустота, а искусство имеет ценность, лишь поскольку оно необходимо. Но для них необходимое действие не значит действие проституированное.
Есть способ войти в эпоху, не продаваясь временным властям, не позоря своей способности к действию пропагандистскими лозунгами типа «война войне, общий фронт, унитарный фронт, единый фронт, война фашизму, антиимпериалистический фронт, против фашизма и войны, классовая борьба, класс за класс, класс против класса» и т. д. и т. п.
Существуют идолы оглупления, которые служат жаргону пропаганды. Пропаганда — это проституирование действия, и я согласен с молодежью, что интеллектуалы, занимающиеся пропагандистской литературой, подобны трупам людей, погибших от напора собственного действия.
Интеллектуал воздействует на индивидуум и на массы; в его объединяющем действии на массы содержится культурная идея о возможностях индивидуума. Молодежь хочет получить идею экономии сил Человека, а не отдельных индивидуумов. Существует особая техника расчленения сил человека, подобно тому как в китайской медицине существует особая техника излечения печени, костного мозга, селезенки или кишечника путем прикосновения к особым точкам на материальной поверхности человеческого тела, точкам тоже материальным, но достаточно удаленным от печени, костного мозга, желудка и кишечника.
Как земля имеет свою географию, так и внутренний человек имеет свою географию, вещь совершенно материальную. Однако диалектический материализм Ленина боится такого глубокого изучения географии.
Но истинной культуре не страшна никакая география, даже если изучение человеком неисследованных континентов уводит к тому головокружительному вихрю, где кончается нематериальная жизнь.
Истинная культура зондирует жизнь, и молодежь, стремясь возродить универсальную идею культуры, уверена, что на земле есть особые места, предназначенные судьбой для того, чтобы выпустить на волю живые источники жизни. Она глядит одновременно в сторону Тибета и Мексики. Культура Тибета ценна лишь тем, что в египетской «Книге мертвых» мертвецы названы «Опрокинутыми навзничь» (les Renverses). Древняя культура Мексики, напротив, представляет ценность потому, что дает прорваться внутреннему смыслу сквозь сдерживающую его преграду.
Она творит воскрешение.
Всякая истинная культура опирается на расу и кровь. Индейская кровь Мексики хранит древнюю тайну расы, и я думаю, что, прежде чем эта раса исчезнет, надо выведать у нее эту древнюю тайну. Именно европейская цивилизация, на мой взгляд, должна просить у Мексики поделиться секретом того, в чем нынешняя Мексика подражает Европе. Рационалистическая культура Европы потерпела крах, и я пришел на мексиканскую землю в поисках корней магической культуры, которая еще способна прорваться из мощи индейской земли.
Человек против судьбы.
Вчера вечером я говорил о сюрреализме и революции. Точнее было бы сказать: о революции против сюрреализма и сюрреализме против революции.
Я пытался объяснить, из какого глубокого отвращения, из какой смутной смертной тоски вырос французский сюрреализм.
На мой взгляд, сюрреализм, в сущности, представлял собой бунт жизни против всяких ее искажений, а революция, выдуманная Марксом,— это всего лишь карикатура на жизнь.
Я показал, что жажда чистой жизни, чем был сюрреализм в самом начале, не имела ничего общего с фрагментарной жизнью марксизма. Фрагментарной, но временно пригодной, откликнувшейся на реальное историческое движение. Я говорил, что Маркс одним из первых пережил и почувствовал историю. Но ведь в истории существует множество движений. И если события опередили состояние духа сюрреализма, то они опередили и историческое движение марксизма.
И вот в связи с этим последний этап наших размышлений: о чем думает французская молодежь и о чем думают разбуженные интеллектуалы?
Исторический и диалектический материализм — измышление европейского сознания. Посредине между истинным историческим движением и марксизмом лежит своего рода человеческая диалектика, которая не согласуется с фактами. И мы считаем, что последние четыреста лет европейское сознание питается величайшей фактической ошибкой.
Сам факт сводится к рационалистической концепции мира; применительно к нашей повседневной жизни она порождает то, что я бы назвал разделенным сознанием(la conscience separee).
Вы сейчас поймете, что я хочу сказать. Вы все знаете, что невозможно уловить мысль. Чтобы мыслить, у нас есть образы, слова для этих образов и представления предметов. Сознание расщепляется на отдельные состояния сознания. Но только на словах. На самом деле все это важно лишь потому, что дает нам возможность мыслить. Чтобы рассмотреть наше сознание, мы вынуждены его разделить, в противном случае способность рационально мыслить, позволяющая нам видеть наши мысли, вообще не могла бы развиваться. Но в действительности сознание — это единый блок, то, что философ Бергсон называл чистой длительностью. В мысли не бывает остановок. То, что мы держим перед собой, чтобы рассмотреть с помощью разума, в действительности уже произошло, и разум видит лишь более или менее опустевшую форму истинной мысли.
То, что рассматривает разум, можно сказать, всегда связано со смертью. Разум, это чисто европейское качество, непомерно вознесенное европейским менталитетом, всегда есть внешнее подобие смерти. А история, регистрирующая факты,— внешнее подобие мертвого разума. Карл Маркс боролся с внешним подобием факта, он пробовал расслышать историческую мысль в ее специфическом динамизме. Но и он застрял на факте: факт капиталистический, факт буржуазный, затор в механизме, экономическая асфиксия эпохи, вызванная чудовищными нарушениями в использовании механизмов 3. Из всякого реального факта появилась в историиложная идеология.
Сегодняшняя французская молодежь не выносит мертвого разума и не желает больше довольствоваться идеологией. В материалистическом объяснении истории она видит идеологию, способную остановить ход истории. И когда она перечитывает «Манифест коммунистической партии» Маркса, она замечает, что так называемый марксизм тоже, в свою очередь, оказывается ложной идеологией, выставляющей в карикатурном виде мысль Маркса.
Маркс исходил из факта, запретив себе всякую метафизику. Но сегодняшняя молодежь видит в материалистическом объяснении мира ложную метафизику. Вместо ложной метафизики, выросшей из материализма Маркса, она требует универсальной метафизики, которая могла бы примирить ее с современной жизнью.
Она отвергает зародившийся в историческом материализме фетишизм, имеющий, как всякий фетишизм, религиозный характер,— религиозный потому, что он вводит в сферу духа мистику. Французская молодежь не хочет мистики, она против гипноза духа, она жадно ищет человеческой правды — человеческой без обмана.
Молодежь чувствует жизнь, и мы тоже вместе с ней воспринимаем жизнь как единое целое, не подвластное теории. Взывать сегодня к метафизике не значит отделять жизнь от опережающей ее реальности,— это значит вернуть в систему экономических понятий мира то, что было у него отнято, и сделать это без гипноза.
Молодежь считает, что именно разум измыслил современное отчаяние и материальную анархию мира, разъединив элементы мира, которые истинная культура хранила в единстве.
Наше ложное представление о судьбе и ее движении в природе объясняется тем, что мы не умеем больше глядеть природе в глаза и воспринимать жизнь в ее целостности.
Древность не знала случайности; фатализм — греческая идея, которую грубый латинский ум обвинил в непонятности. Чтобы спастись от случая, так называемый языческий мир располагал особым знанием. Но когда говорят о знании, мало кто в современном мире может сказать, что это такое.
Существует тайный детерминизм, основанный на высших законах мира; но говорить о высших законах мира перед лицом механической науки, зажатой в своих микроскопах,— значит быть посмешищем среди тех, для кого жизнь стала чем-то вроде музея.
Когда сегодня заходит речь о культуре, власти думают о том, что надо открыть школы, запустить печатные станки, чтобы рекой лилась типографская краска, тогда как для вызревания культуры надо бы закрыть школы, сжечь музеи, уничтожить книги и разбить типографские машины.
Приобщиться к культуре — значит поглотить свою судьбу (manger son destin), усвоить ее через познание. То есть понять, что книги лгут, когда они говорят о боге, о природе, о человеке, о смерти и о судьбе.
Бог, природа, человек, жизнь, смерть и судьба — лишь формы, которые принимает жизнь, когда на нее нацелено мыслительное усилие разума. За пределами разума судьбы нет, и в этом заключается высокая идея культуры, от которой Франция отказалась.
Европа четвертовала природу, отделив науки друг от друга. Биология, естественная история, химия, физика, психиатрия, неврология, физиология, эти чудовищные ростки, составляющие гордость университетов, так же как геомантия, хирология, физиогномика, психургия и теургия, составляют предмет гордости отдельных личностей,— все это для умов просвещенных лишь гибель познания.
У древности были свои лабиринты, но она не знала лабиринтов разъединенной науки.
В жизни духа есть некое скрытое движение, которое разделяет знание и предъявляет заблудшему разуму образы науки как отдельные реальности.
Сатана, говорят древние магические книги, это сам себя творящий образ. Вызывая силы Зла, черные маги измышляют его и, можно сказать, его творят. Точно так же разъединенный разум измышляет образы науки, которой учат в университетах.
В этом движении есть некий фетишизм: дух верит в то, что он видит. Смотреть на жизнь через микроскоп — все равно что судить о пейзаже, видя перед собой маленький кусочек реальности. Французская молодежь против разума, она обвиняет его в том, что он скрывает науку под ложной маской. Но она и против науки, доводящей разум до состояния окаменелости.
Молодежь считает, что Европа вступила на ложный путь и сделала это сознательно, можно сказать, преступно. В выборе столь пагубного для Европы направления она винит картезианский материализм.
Она обвиняет Ренессанс, якобы стремившийся возвеличить человека, в том, что он принизил идею человека из-за неверного толкования античности.
Она знает, что история в своих рассуждениях о язычестве впала в ошибку и что язычество совсем не то, как о нем пишут в книгах.
Именно Европа сочинила идолопоклонство язычников, так как форма существования европейского духа совпадает с формой существования духа идолопоклонства, а идолопоклонство, как я только что сказал, это отъединение идеи от формы, когда разум начинает верить в то, что он видит. Древние верили в сновидения; не доверяя внешним формам своих сновидений, они верили в их сигнификативную ценность. За сновидениями древние постепенно прозревали определенные силы и погружались в их среду. Они знали ослепительное чувство присутствия этих сил и любым способом, доводя до настоящего умопомрачения, пытались найти в своем организме средство удержать контакт, когда эти силы исчезали. Мозг современного европейца похож на пещеру, где двигаются темные бессильные подобия, принимаемые Европой за собственные мысли.
Слишком далеко скрыты начала критики мертвой мысли. То, что язычество считало божеством, Европа низвела до механизма. Мы против рационализации существования, она мешает нам мыслить, то есть чувствовать себя человеком. В нашей идее о человеке живет идея о силе мысли. И еще о диалектическом и техническом познании силы мысли.
Все, что наука взяла у нас, все, что она расчленяет с помощью своих реторт, микроскопов, весов и разных сложных приборов, все, что она вводит в свои вычисления,— все это мы хотим забрать у нее обратно, так как она душит наши жизненные силы.
Что-то рвется из нас, неподвластное эксперименту. Многим из нас хочется отбросить в сторону уроки опыта. Всякий эксперимент скрывает действительность.
Когда Пастер говорит нам, что не бывает спонтанного зарождения жизни, так как жизнь не может появиться в пустоте, мы считаем, что он ошибся в определении истинной идеи пустоты, и ждем, что следующий эксперимент покажет, что пустота Пастера вовсе не пустота. Такой опыт уже проведен.
На наш взгляд, история — это некая панорама, и мы, как просвещенные люди, судим о ней во времени. Сегодня человек, питающийся картофелем, имеет мораль авантюриста, но другой человек, питавшийся картофелем на этом же самом месте пятьсот лет назад, был в моральном отношении дегенератом.
Не с помощью экспериментов составляем мы себе понятие о реальности. Все это нам не объясняет Человека. Озабоченность внешними функциями Человека отвлекает от глубокого его изучения. Мысль хранит целый мир. Коммунистическая революция игнорирует внутренний мир мысли. Но она занимается мыслью, она изучает ее через эксперимент, то есть через внешнюю сторону факта.
Она берется за сумасшедших и прививает им странные болезни, чтобы посмотреть, что из этого может выйти, она впрыскивает им вирусы растений, как бы прививая сами растения, чтобы посмотреть, как человек начнет в них превращаться. При надобности, став своеобразной карикатурой на Тотемизм, она могла бы экспериментально изучать переход от Человеческого к животному и от животного к растительному миру.
Не будем забывать, что материализм Ленина, который тоже называется диалектическим, считает себя более продвинутым по сравнению с диалектикой Гегеля.
Там, где диалектика Гегеля выявляет в трех ступенях внутреннюю силу мысли, диалектика Ленина соединяет понятия и говорит нам о динамизме мысли, более не отделяя ее от факта.
В жизни существуют три силы, как свидетельствует старая наука, известная всем древним народам: отталкивающая и расширяющая сила, сжимающая и связывающая сила, сила вращательного движения.
Движение, идущее извне вовнутрь, называется центростремительным и соответствует сжимающей силе, тогда как движение, идущее изнутри вовне, называется центробежным и соответствует отталкивающей и расширяющей силе.
Как жизнь и природа, мысль прежде движется изнутри вовне, а затем извне вовнутрь. Я начинаю мыслить в пустоте и из пустоты двигаюсь к полноте; достигнув полноты, я могу снова впасть в пустоту. Я иду от абстрактного к конкретному, а не от конкретного к абстрактному.
Задерживать мысль вовне и изучать, на что она способна в таком положении,— значит не понимать внутренней динамической природы мысли. Значит не желать ощутить мысль в движении ее внутренней судьбы, чего не в силах уловить ни один эксперимент.
Сегодня я называю поэзией понимание внутренней динамической судьбы мысли.
Чтобы вновь обрести свою естественную глубину, чтобы ощутить себя живой внутри мысли, жизнь отвергает аналитический ум, сбивший с толку Европу.
Поэтическое знание — это внутреннее знание, поэтическое качество — внутреннее качество. Сегодня делаются попытки отождествить поэзию поэтов с внутренней магической силой, которая прокладывает путь жизни и позволяет на нее воздействовать.
Является ли поэзия некой секрецией материи или нет — я не буду останавливаться на обсуждении этого вопроса; я лишь скажу, что материализм Ленина, судя по всему, игнорирует поэтику мысли.
Существуют особые растения для лечения особых болезней, и болезни хранят цвет этих растений. Парацельс, исцеляя людей, в то же время думает о том, чтобы найти для человека особый путь развития болезни (можно сказать, что он исцелил жизнь), так вот, Парацельс мысленно устанавливает связь между цветом болезни и цветом растения — и он вылечивает болезнь.
Это зачатки спагирической медицины, породившей гомеопатию.
Существуют особые критерии страсти, и крик каждой страсти имеет свою степень вибрации; в прежние времена люди знали гармонию страстей. Но и для каждой болезни существуют свой крик и свой хрип: есть крик зараженного чумой, когда он бежит по улице с помутившимся от наплыва образов сознанием, и есть особый хрип больного чумой, входящего в агонию. Землетрясение тоже имеет свой звук. Совсем особая вибрация воздуха бывает при приближении эпидемии. Можно установить подобия и странные гармонии звуков между болезнью и страстью, страстью и содроганием земли.
Детерминизм фактов не отделен от внешних проявлений жизни. Нет ни одного исторического события, которое не было бы связано с особым цветом или особым звуком.
Гениальные эпохи мыслили с помощью цвета или звука, в соответствии с ритмом хрипов, с дрожью эпидемий, с шелестом растений, похожих на болезнь, в соответствии с комбинацией выражений, с модуляциями рыданий, через которые выражает себя всякая мука четвертованного судьбой человека, в его попытке угадать движение истории, взойти по линии судьбы.
Древние игры основаны на знании, которое через действие укрощает судьбу. Весь древний театр был битвой с судьбой.
Но чтобы укротить судьбу, надо знать всю природу, все сознание человека, согласованное с ритмом событий.
Мы живем идеей единой культуры, мы призываем ее, чтобы вновь обрести идею единства всех проявлений природы, которой человек сообщает ритм своей мысли.
Триста восемьдесят точек китайской медицины, управляющие всеми человеческими функциями, создают из человека единую систему, наподобие того как универсальная система исцеления Парацельса поднимает человеческое сознание на уровень божественной мысли.
Тот, кто сегодня убежден, что в Мексике существует множество культур: культура майя, культура тольтеков, ацтеков, чичинеков,сапотеков,тотонаков,тараеков, отоми и т. д.,— не знает, что такое культура, и путает множественность форм с синтезом единой идеи.
Существует мусульманский эзотеризм, и существует эзотеризм брахманический, есть оккультный Генезис, еврейский эзотеризм «Зогара» и «Сефер Йециры», и здесь, в Мексике, есть «Чилам-Балам» и «Попол-Вух».
Каждому ясно, что эти эзотеризмы представляют, в сущности, одно и то же, стремясь выразить в духе одну и ту же вещь. Они указывают на одну и ту же идею:
геометрическую, числовую, органическую, гармоническую, оккультную,— примиряющую человека с природой и жизнью. Знаки разных видов эзотеризма идентичны. Они располагают глубокими аналогиями между словом, жестом и криком.
Из всех возможных эзотеризмов мексиканский эзотеризм последним опирается на кровь и богатства земли, магию которой могут не замечать только фанатичные подражатели в Европе.
Я за то, чтобы выпустить на волю оккультную магию земли, не похожей на эгоистический мир, который упрямо шагает по ней, не видя падающей на него тени.
Театр и боги
Я пришел сюда не затем, чтобы передать послание от сюрреалистов; я пришел сказать, что сюрреализм во Франции вышел из моды. И многие другие вещи во Франции вышли из моды, хотя за пределами страны им все еще подражают, будто они действительно являются отражением ее мысли.
Сюрреалистическая позиция была позицией негативной, и я пришел сюда рассказать, о чем думает молодежь моей страны, жадно ищущая позитивных решений, желающая вновь ощутить вкус к жизни. И то, что она думает, она намерена реализовать.
Новые устремления молодежи Франции совсем не то, о чем можно написать в книгах или газетах, как описывают, например, загадочную болезнь или странную эпидемию, не имеющую к жизни никакого отношения.
Тело французской молодежи поражено эпидемией буржуазного духа, в чем надо видеть не болезнь, а выражение острейшей внутренней потребности. Характерной чертой нашего времени является то, что идеи перестают быть идеями и становятся Волей, переходящей в действие. За всем, что сегодня происходит во Франции, стоит Воля,готовая к действию.
Когда молодой художник Бальтюс пишет женский портрет, он выражает свою волю реально трансформировать женщину, привести ее в соответствие со своим замыслом. Этой картиной он выражает страшную, неотступную мысль о женщине и любви, и он знает, что говорит не в пустоту, так как его живопись владеет тайной действия.
Он рисует, будто зная тайну молнии.
Поскольку тайна молнии еще не нашла практического применения, все считают, что это научная проблема, и оставляют ее ученым; но однажды кто-нибудь найдет ей применение и использует ее для разрушения мира — вот тогда все начнут обсуждать этот вопрос.
Молодежь желает восстановить связи между тайной вещи и множеством способов их применения.
Это тоже идея культуры, но этому не учат в школах, так как позади идеи культуры стоит идея жизни, которая в школах вызывает одно замешательство, поскольку разрушает их систему преподавания.
Идея жизни имеет магический характер, она предполагает существование огня во всех проявлениях человеческой мысли; нам всем сегодня кажется, что образ воспламеняющейся мысли содержится в идее театра, и мы думаем, что театр возник лишь для того, чтобы ее выразить. Но сегодня большинство считает, что театр не имеет ничего общего с реальностью. Когда говорят о чем-нибудь, представляющем реальность в карикатурном виде, все думают, что речь идет о театре; в то время как во Франции большинство из нас уверено, что только настоящий театр может нам показать реальность.
Европа стоит на уровне передовой цивилизации: я хочу сказать, что она очень больна. Дух французской молодежи отрицательно реагирует на этот уровень передовой цивилизации.
Ей не нужны ни Кайзерлинг, ни Шпенглер, чтобы ощутить всеобщее разложение мира, живущего ложными представлениями о жизни, оставленными эпохой Ренессанса.
На наш взгляд, жизнь сейчас переживает состояние страшной потери сил. Чтобы ощутить это состояние, мы должны создать новую философию.
Дела сейчас обстоят таким образом, что мы можем сказать: точно так же, как в былые времена молодежь гонялась за любовью, вынашивала честолюбивые мечты о материальном благополучии и славе, сегодня она мечтает о жизни, она гоняется за жизнью, она выслеживает жизнь, так сказать, е ее сущности: она хочет понять, отчего жизнь больна и что заставило подгнить саму идею жизни.
Чтобы узнать это, она вглядывается во вселенную. Она хочет понять природу и вдобавок Человека. Не человека в его индивидуальности, а Человека ростом с природу.
Когда ей говорят о Природе, она спрашивает, о какой Природе пойдет сегодня речь. Потому что она знает, что как существуют три Интернационала, так существуют и три Природы, стоящие на разных уровнях. Это тоже дело науки.
«Есть три солнца,— говорил император Юлиан,— из них лишь одно видимо». Юлиан Отступник свободен от подозрений в пособничестве христианской духовности, он является одним из последних представителей Древней НАУКИ.
Молодежь включает Человека в Природу; различая в Природе ступени, ведущие извне вовнутрь, она и Человека тоже рассматривает поступенно.
Молодежь знает, что театр в состоянии дать ей высокую идею природы и человека.
Она не считает, что, разделяя столь высокую идею театра, она совершает акт предательства по отношению к жизни, наоборот, она надеется, что театр поможет ей исцелить жизнь.
Существуют десять тысяч способов участвовать в жизни и десять тысяч способов принадлежать своей эпохе. Мы не за то, чтобы в нашем расшатанном мире интеллектуалы занимались чистым умозрением. Мы больше не знаем, что такое башня из слоновой кости. Мы за то, чтобы интеллектуалы тоже включились в свою эпоху, но мы думаем, что они могут сделать это, лишь объявив ей войну. Объявить войну, чтобы завоевать мир. Виновником нынешнего катастрофического состояния умов мы считаем страшное невежество. Есть сильный электрический ток для прижигании невежества, я хочу сказать, для прижигании по всем правилам науки.
Жизнь для нас не лазарет, не санаторий, даже не лаборатория. Мы к тому же не считаем, что культуру можно усвоить через слова и идеи. Цивилизация передается не через внешнюю сторону нравов. Вместо того чтобы жалеть народ, мы выступаем за возрождение забытой народной доблести, чтобы народ сам, таким образом, сумел себя цивилизовать.
Итак, я утверждаю, что молодежь, не беспокойная, а обеспокоенная, обеспокоенная всем тем, что лишь внешне похоже на ее собственные мысли, во всем винит невежество эпохи.
Она констатирует факт невежества и ждет, когда оно ополчится на нее.
Когда ей становится известно, что китайская медицина, появившаяся много тысяч лет назад, может излечить от холеры с помощью средств тысячелетней давности, тогда как европейская медицина знает против холеры лишь варварские средства — бегство и кремацию, ей, молодежи, кажется уже недостаточным распространение китайской медицины в Европе, она начинает думать о пороках европейского духа, желая от него исцелиться.
Она понимает, что Китай смог выявить природу холеры не с помощью какого-то фокуса, а путем глубокого, обнимающего предмет знания.
Знание такого рода и составляет культуру. Есть тайны культуры, которые невозможно передать через текст.
В противовес европейской культуре, которая верит в письменный текст и убеждает всех в том, что культура гибнет с его исчезновением, я утверждаю существование другой культуры, исчезнувшей культуры других эпох, основанной на материалистической идее духа.
В отличие от европейца, знающего лишь собственное тело и даже никогда не мечтающего о том, что можно организовать природу, поскольку он ничего не видит за пределами своего тела, китаец получает знания о природе с помощью науки о духе.
Ему известны различные степени пустоты и заполненности, описывающие весомые состояния души; в каждой из трехсот восьмидесяти точек тела, отражающих физиологические функции души, китаец может обнажить суть природы и ее болезней, иначе говоря, он в состоянии обнажить природу болезни.
Якоб Бёме, веривший только в духов, тоже может определить, когда дух болен; во всей природе он находит состояния, говорящие о Гневе Святого Духа (La Colere de 1′Esprit).
Такие светлые умы дают нам новое представление о Человеке. Мы хотим, чтобы нам снова объяснили, что такое Человек, раз это было известно другим эпохам.
Мы начинаем срывать Табу, поставленные жалкой напуганной наукой у развалин культуры, умевшей объяснить жизнь.
Цельный человек, человек со своим криком, способный взойти наверх по тропе грозы,— для Европы это поэзия, но для нас, обладающих универсальной идеей культуры, вступить в контакт с ревом грозы — значит вновь ощутить тайну жизни.
В мире сегодня существует движение за возвращение культуры, за возвращение глубокой органической идеи культуры, способной объяснить жизнь духа.
Я называю органической культурой культуру, основанную на духе в его связи с органами, на духе, омывающем эти органы и в то же время сохраняющем свою природу.
В такой культуре живет идея пространства, и я считаю, что истинную культуру можно усвоить только в пространстве, это культура ориентированная, так же как ориентирован и театр.
Культура в пространстве означает культуру духа, не перестающего дышать и чувствовать себя живым в пространстве; он окликает пространственные тела как предметы собственной мысли, но, оставаясь духом, занимает место посреди пространства, то есть в его мертвой точке.
Возможно, эта идея мертвой точки в пространстве, через которую дух должен пройти, есть идея метафизическая.
Но без метафизики нет культуры. И что значит само понятие пространства, вдруг заброшенное в культуру, как не утверждение того, что культура неотделима от жизни. «Тридцать спиц сходятся к ступице,— говорит „Дао дэ цзин» Лао-цзы,— но лишь пустота посредине позволяет вращаться колесу».
Когда наступает согласие в мыслях людей — где оно возникает, как не в мертвой пустоте пространства.
Культура — это движение духа, который движется из пустоты к формам и из форм опять возвращается в пустоту — в пустоту, как в смерть. Приобщиться к культуре — значит сжечь формы; сжечь формы, чтобы притронуться к жизни. Значит научиться стоять прямо посреди непрестанного движения постоянно исчезающих форм.
Древние мексиканцы не знали иного состояния, кроме чередования жизни и смерти.
Эта страшная внутренняя остановка, эта смена дыхания и составляют культуру, живущую одновременно и в природе и в духе.
«Но все это метафизика, нельзя же жить метафизикой». Я на это отвечу, что жизнь должна возродиться в метафизике; это трудное состояние, наводящее ужас на современного человека, характерно для всех чистых рас, которые всегда себя ощущали между жизнью и смертью.
Вот почему культура не бывает письменной культурой; как говорил Платон: «Мысль погибла в тот момент, когда было записано слово».
Записывать — значит препятствовать духу двигаться среди форм, подобно свободному дыханию. Потому что письмо фиксирует дух, кристаллизует его в определенной форме, а форма порождает фетишизм.
Настоящий театр, как и культура, никогда не был литературным. Театр — это искусство в пространстве;
только сильно воздействуя на все четыре предела пространства, он может соприкоснуться с жизнью. Лишь в обжитом театральном пространстве вещи находят свое лицо, а под ним шум жизни.
Сегодня существует движение за то, чтобы отделить театр от всего, не связанного с пространством, и еще за то, чтобы отправить литературный язык назад в книги, откуда ему не стоило выходить.
Язык пространства оказывает воздействие на нервную чувствительность, он помогает вызревать развернутому под нами ландшафту.
Я не собираюсь повторять здесь теорию театра в пространстве, действующего одновременно через жест, движение и звук.
Заполняя пространство, он выслеживает жизнь и вынуждает ее выйти из укрытия.
Он похож на шестиконечный крест, бросающий отсвет оккультной геометрии, на стенах некоторых мексиканских храмов. Мексиканский крест рожден магической идеей, он всегда вписан в круг и располагается в центре стены.
Чтобы совершить крестное знамение, древний мексиканец как бы встает в центр пустого пространства, и крест вырастает вокруг него.
Этот крест предназначен не для того, чтобы закодировать пространство, как думают современные ученые; он раскрывает, как жизнь входит в пространство и как, выходя из пространства, вновь достичь глубин жизни.
Всегда есть пустота и всегда есть точка, вокруг которой сгущается материя.
Мексиканский крест означает возрождение жизни.
Я долго разглядывал мексиканских Богов в различных Кодексах, и мне подумалось, что эти Боги были прежде всего Богами в пространстве и что Мифология Кодексов скрывала науку о пространстве с его Богами, будто темные дыры, через которые слышно гудение жизни.
Это означает, короче говоря, что Боги родились не случайно, они живут в жизни, как в театре, они занимают четыре уголка сознания Человека, где таятся звук, жест, слово и дыхание, выбрасывающее жизнь.
Человек все еще думает о том, как бы ощутить присутствие Богов и найти место их пребывания. Найти место их пребывания — значит найти их силу и присвоить себе силу Бога. Белый человек называет таких Богов идолами, но дух индейцев способен вызвать вибрацию божественной силы, особым образом располагая инструменты, исполняющие музыку для вызывания сил. Театр тоже призывает к себе мощь Богов через музыкальное разделение сил. Каждый Бог занимает свое место в пространстве, дрожащем от обилия образов. Боги выходят нам навстречу через некий крик, через некое лицо, причем цвет лица имеет свой крик; крик соответствует тяжести своего образа в Пространстве, где вызревает Жизнь.
На мой взгляд, эти вращающиеся Боги, запутавшись в линиях, зондирующих пространство, словно боясь, что еще недостаточно хорошо его знают, подсказывают нам конкретный способ узнать тайну возникновения форм жизни. Страх пустого пространства, неотступно преследующий мексиканских художников и заставляющий их набрасывать одну линию на другую, не только побуждает их к изобретению линий и форм, приятных для глаз,— он говорит о потребности заставить вызретьпустоту. Заселить пространство, чтобы скрыть пустоту,— значит найти дорогу к пустоте. Это значит перейти от линии к цветку, чтобы затем снова в головокружительном падении рухнуть в пустоту.
Боги Мексики, вращающиеся вокруг пустого пространства, дают нам некий закодированный способ овладеть силами пустоты, без которой нет реальности.
И я думаю, что Боги Мексики — это Боги жизни, страдающей от потери сил и пустого кружения мысли;
я думаю, что линии, поднимающиеся вверх над их головами, подсказывают музыкальный ритмический способ наложения одной мысли на другую.
Они призывают дух не окаменевать в себе самом, напротив, они призывают его, если можно так сказать, бодро шагать вперед.
<photo id="1" />
No comments:
Post a Comment