4.09.2012

ჰერმან ჰესე საშიშ დოსტოევსკიზე-3:


მაგრამ სულაც არაა აუცილებელი რომ სულებში გაბატონებული ამ ქაოსიდან გაჩნდეს დანაშაული და თვითნებობა.

გარეთ ამოხეთქილი ძველი ინსტინქტისთვის ახალი მიმართულების,ახალი სახელის,ფასეულობათა ახალი სისტემის მიცემაც საკმარისია ახალი კულტურის,ახალი წესრიგის,ახალი მორალის გასაჩენად.

ასეა ყველა კულტურის შემთხვევაში. ჩვენში ინსტინქტების,მხეცის მოკვლა ჩვენ არ შეგვიძლია. ჩვენც მოვკვდებოდით ამ მხეცთან ერთად.

მაგრამ ჩვენ შეგვიძლია ამ ინსტინქტებისთვის გარკვეული მიმართულების მიცემა,მათი რამდენადმე დამშვიდება, მათი რამდენადმე ჩაყენება სიკეთის სამსახურში, ისე როგორც ცხენს შეაბავენ ხოლმე სარგებლობის მომტან საზიდარში.


მაგრამ სიკეთის ბრწყინვალება დრო და დრო ფერმკრთალდება,ხუნდება,ინსტინქტები კარგავენ ხოლმე რწმენას,მათ აღარ სურთ ხოლმე მორჩილება.

 მაშინ კულტურა ემხობა, ყველაზე ხშირად ერთბაშად კი არა,თანდათანობით,ისე როგორც საუკუნეებით კვდებოდა ის რასაც ვუწოდებთ ანტიკურ ხანას.

და მანამდე ვიდრე მომაკვდავი კულტურა და მორალი არ შეცვლილა ახლით,ამ ყრუ,საშიშ და ავადმყოფურ უდროობაში ადამიანმა ისევ უნდა ჩაიხედოს თავის საკუთარ სულში,ისევ უნდა დაინახოს თუ როგორ წამოიმართება მხეცი,როგორ თამაშობს  მასში მორალზე უფრო მაღალი პირველყოფილი ძალები.


ამისთვის განწირული,ამისთვის მოწოდებული,ამისთვის დანიშნული და მომზადებული ადამიანები სწორედ კარამაზოვები არიან.

ისინი ისტერიულები და საშიშები არიან, ისინი იოლად გადაიქცევიან როგორც დამნაშავეებად ისე ასკეტებად, მათი შეშლილი რწმენაა ნებისმიერი რწმენის საეჭვოობა.

ნებისმიერ სიმბოლოს აქვს ასობით განმარტება და ნებისმიერი მათგანი შეიძლება იყოს სწორი და არაა საჭირო მისი ახსნა.

      სამაგიეროდ საჭიროა ამ სასწაულის განმარტება,ამ თხზულების წაკითხვა მაქსიმალური სისრულით და ყოველმხრულობით, მის ნათელ მაგიაში შეღწევის მაქსიმალური ძალით.

    ამის ერთ-ერთი ცდა და მეტი არაფერია ჩემს მიერ ზოგი მოსაზრების გამოთქმის მცდელობა.

   მაგრამ ნუ ეგონებათ რომ ჩემი აზრით დოსტოევსკი შეგნებულად და გაცნობიერებულად იზიარებდა ჩემს მიერ აქ გამოთქმულ აზრებს და მოსაზრებებს!

   
პირიქით, არც ერთ დიდ ნათელმხილველს თუ პოეტს არ ძალუძდა თავისი საკუთარი ხილვების ბოლომდე განმარტება!
      და ბო
ლოს მე მოვისურვებდი მოკლედ აღნიშნვას იმისა რომ ამ რომან-მითში,კაცობრიობის ამ სიზმარში არაა აღწერილი მარტო ის ზღურბლი რომელზეც დღეს გადადის ევროპა,ეს მტანჯველი,საშიში მომენტი ჩაკიდვისა არაფერსა და ყველაფერს შორის, მასში ისევე როგორც ყველგან იგრძნობა და ისახება ახლის მდიდარი შესაძლებლობები.

            ამ თვალსაზრისით განსაკუთრებით საოცარია ივანის ფიგურა. ის წარმოგვიდგება როგორც თანამედროვე,მორგებული,რამდენადმე ცივი,რამდენადმე იმედგაცრუებული,რამდენადმე სკეპტიკური, რამდენადმე დაღლილი.

     მაგრამ თანდათანობით ის ახალგაზრდავდება,თბება,უფრო მნიშვნელოვანი ხდება, უფრო კარამაზოვი ხდება.

    სწორედ მან მოიგონა «დიდი ინკვიზიტორი». სწორედ ის მიდის მკვლელად მიჩნეული ძმის უარყოფიდან,მეტიც,სიძულვილიდან, საკუთარი დანაშაულის ღრმად განცდამდე და მონანიებამდე.

      სწორედ მან განიცადა ყველაზე ძლიერად არაცნობიერთან კონფრონტაციის სულიერი პროცესი ( არადა სწორედ ამის ირგვლივ ბრუნავს ყველაფერი: სწორედ ამაშია მზის მთელი ჩასვენების,მთელი აღორძინების აზრი!).

     რომანის ბოლო წიგნში არის ყველაზე უცნაური თავი რომელშიც სმერდიაკოვიდან დაბრუნებული ივანი თავის ოთახში შეხვდება ეშმაკს და მთელი საათი ესაუბრება მას. ეს ეშმაკი არის ივანის ქვეცნობიერი,მისი სულის დიდი ხნის წინ დალექილი და თითქოს დავიწყებული შინაარსი.

      და მან იცის ეს. ივანმა ეს იცის, განმაცვიფრებელი დარწმუნებით და გარკვევით ლაპარაკობს ამაზე.

     და მაინც ის ესაუბრება ეშმაკს,სჯერა მისი არსებობისა, ვინაიდან რაც შიგნითაა ის გარეთაცაა! და მაინც ის გაბრაზდება ეშმაკზე,ეცემა მას, ჭიქასაც კი ესვრის იმას ვიზეც იცის რომ ის მის შიგნით ცხოვრობს.

       ალბათ აქამდე არასოდეს აღწერილა ლიტერატურაში ესოდენ ცხადად და თვალსაჩინოდ ადამიანის საუბარი თავის საკუთარ ქვეცნობიერთან.

     და ეს საუბარი, ეს (მიუხედავად ბოღმის აფეთქებებისა) არის სწორედ ის გზა რომელზეც უნდა მიგვითითონ კარამაზოვებმა.

     აქ,დოსტოევსკისთან ქვეცნობიერი ეშმაკის სახითაა გამოსახული,და სამართლიანადაც,ვინაიდან ჩვენს დაბნელებულ და მორალურ ხედვას ყველაფერი რაც გაძევებულია არაცნობიერში,ყველაფერი რაც არის ჩვენში, წარმოუდგება სატანურად და საძულველად.

     მაგრამ უკვე ივანის და ალიოშას კომბინაცია მოგვცემდა მომავალი მომავლის ნიადაგზე დაფუძნებულ უფრო მაღალ და ნაყოფიერ თვალსაზრისს. და აქ ქვეცნობიერი უკვე ეშმაკი კი არა ღმერთეშმაკია,დემიურგია,ვინც იყო მუდამ და ვისგანაც ყველაფერი გამოდის.

      სიკეთისა და ბოროტების ხელახლა დამკვიდრება წინამარადიული დემიურგის საქმე კი არა, ადამიანის და მისი პატარა ღმერთების საქმეა.

        შეიძლება ცალკე თავი დაიწეროს კიდევ ერთ,მეხუთე კარამაზოვზე,რომელიც რომანში ასრულებს არაჩვეულებრივად მნიშვნელოვან როლს,მაგრამ ნახევრად ფარული რჩება.

     ესაა უკანონოდ შობილი კარამაზოვი,სმერდიაკოვი,მან მოკლა მოხუცი. ისაა ღმერთის არყოფნაში დარწმუნებული მკვლელი.

      სწორედ მას შეუძლია ყველაფრისმცოდნე ივანისთვისაც ფარული ღვთაებრივი მატერიებიდან გაკვეთილის მოცემა.

     სმერდიაკოვი არის ყველაზე არასიცოცხლისუნარიანი,მაგრამ ყველაზე მცოდნე კარამაზოვი. მაგრამ მე აქ არ მაქვს ადგილი ამ ყველაზე შემზარავი და ყველაზე იდუმალი პერსონაჟისთვის საკადრისის მისაგებად.

        დოსტოევსკის წიგნი ამოუწურავია.

          მე შემიძლია მთელი დღეების მანძილზე ერთი და იმავე მიმართულების მაჩვენებელი ნიშნების ძიება და პოვნა. აი გამახსენდა კიდევ ერთი-ორივე ხოხლაკოვას მშვენიერი,მომხიბლავი ისტორია.

        ერთ-ერთი მათგანი,დედა ხოხლაკოვა უბრალოდ ავადაა.

          მისი არსი ჯერ ისევ ფესვგადგმულია ძველში,ტრადიციულში და ისტერია არის მხოლოდ ავადმყოფობა, მხოლოდ სისუსტე,მხოლოდ სისულელე.

       მის დიდებულ ქალიშვილში ეს არაა ისტერიად გადაქცეული დაღლილობა. ესაა რაღაც სიჭარბე, მომავალი. მას, ვისაც  სტანჯავს ბავშვობასთან დამშვიდობების,მომწიფების პროცესში მყოფი სიყვარული, თავისი ახირებები და ფანტაზიები მიჰყავს ბევრად უფრო დიდ ბოროტებამდე ვიდრე მის უმნიშვნელო დედას.

        და მაინც, ქალიშვილის ყველა დამაბნეველი,უწესო და ურცხვი გამოვლინებები სავსეა ისეთი უმანკოებით და ძალით რომლებიც მიუთითებენ ნაყოფიერ მომავალზე.

         დედა ხოხლაკოვა კლინისკისთვის მომწიფებული ისტერიჩკაა და მეტი არაფერი.

     მისი ქალიშვილი არის ნევრასტენიჩკა რომლის ავადმყოფობაც არის კეთილშობილი მაგრამ შებოჭილი ძალების ნიშანი.

    და გამოგონილი,რომანული პერსონაჟების ეს ქარიშხლები უნდა ნიშნავდეს ევროპის მწუხრს, ევროპის მზის ჩასვენებას?

      რა თქმა უნდა. ისინი ამას ნიშნავს ისევე როგორც ჩვენი სულის თვალში ნებისმიერი ბალახი გაზაფხულზე ნიშნავს სიცოცხლეს და მის მარადისობას და როგორც ქარის მიერ წაღებული ყოველი ფოთოლი ნოემბერში ნიშნავს სიკვდილს და მის გარდაუვლობას.

       ევროპის მწუხრი ხომ ალბათ გათამაშდება მხოლოდ შიგნით,მხოლოდ თაობის სულიერ წიაღში, მხოლოდ მოძველებული სიმბოლოების გადაკეთებაში,სულიერ ფასეულობათა გადაფასებაში. 

      ანტიკური ხანაც,ევროპული კულტურის პირველი ბრწყინვალე განსახიერება დაიღუპა არა ნერონის,არა სპარტაკის,არა გერმანელთა არამედ მხოლოდ აზიაში გაჩენილი უბრალო,ძველი,მარტივი და მუდამ არსებული აზრის გამო. იმ დროს იესოს მოძღვრების ფორმის შემძენი აზრის გამო.

     თუ კი მოგვინდება «კარამაზოვები» შეიძლება რა თქმა უნდა მხოლოდ ლიტერატურული თვალსაზრისითაც განვიხილოთ,შევხედოთ მას როგორც «ხელოვნების ნაწარმოებს».

      თუ კი მთელი მატერიკის და მთელი ხანის ქვეცნობიერი ხორციელდება ერთადერთი მეოცნებე წინასწარმეტყველის ხილვებში,თუ კი მან ამოხეთქა მის ხრინწიან ყვირილში, ეს ყვირილი,რა თქმა უნდა,შეიძლება განვიხილოთ პროსოდიის მასწავლებლის თვალსაზრისითაც.

         დოსტოევსკი რა თქმა უნდა იყო საკმაოდ ნიჭიერი მწერალიც მიუხედავად იმისა რომ მისი წიგნები სქვსეა საშინელი შეუსაბამისობებით რომელთაგანაც თავისუფალია რომელიმე პატივცემული «მხოლოდ მწერალი»,მაგალითად ტურგენევი.

    ისაიაც საკმაოდ ნიჭიერი მწერალი იყო,მაგრამ განა ესაა მასში მნიშვნელოვანი?

      დოსტოევსკისთან, განსაკუთრებით «კარამაზოვებში» არის კვალი თითქმის არაბუნებრივი უგემოვნებისა რომელიც არ ახასიათებს შემოქმედებს,რომლებიც გვხვდება მხოლოდ მათთან ვინც დგანან ხელოვნების მიღმა.

       როგორც არ უნდა იყოს, ეს რუსი წინასწარმეტყველი ყველგან გვაგრძნობინებს თავის ძალას როგორც მსოფლიო მნიშვნელობის შემოქმედიც და უცნაურია გაფიქრება იმაზე თუ ვინ ითვლებოდა დიდ ევროპელ მწერლად მაშინ როდესაც დოსტოევსკი წერდა თავის თხზულებებს.

      მაგრამ მე გადავდივარ მეორეხარისხოვანზე. მე მინდოდა იმის თქმა რომ რაც უფრო ნაკლებადაა ხელოვნების ნაწარმოები მსოფლიო მნიშვნელობის ასეთი წიგნი მით უფრო ჭეშმარიტი შეიძლება იყოს მისი წინასწარმეტყველება.

     ამასთან,რა თქმა უნდა, კარამაზოვების «რომანიც», «სიუჟეტიც» და «სახეებიც» იმდენს ამბობენ,იმდენ მნიშვნელოვან რამეს გამოთქვამენ რომ ჩანან ცალკეული ადამიანის უნებური ფანტაზიის თამაშად და არა ლიტერატორის ნაწარმოებად.

       ავიღოთ თუნდაც ყველაფერზე ერთბაშად მთქმელი ასეთი მაგალითი:

      რომანში მთავარი ისაა რომ კარამაზოვები უდანაშაულოები არიან!



      ოთხივე კარამაზოვი,მამაც და შვილებიც, საეჭვო,საშიში,არასაიმედო ხალხია. მათი ჟინი უცნაურია, მათ აქვთ უცნაური სვინდისი და უცნაური უსვინდისობა.

     ერთი მათგანი ლოთია,მეორე-სიტკბოებას გამოდევნებული ტიპი,ერთი სამყაროსგან გაქცეული ფანტასტია,მეორე ჩუმად წერს მკრეხელურ თხზულებებს.

        ამ უცნაურ ძმებში დიდი საფრთხეა, ისინი ადამიანებს ხელ ავლებენ წვერში,სძალავენ ფულს,ემუქრებიან მოკვლით, მაგრამ ისინი მაინც უდანაშაულოები არიან და არც ერთ მათგანს არ ჩაუდენია რეალური დანაშაული.

      ამ გრძელ რომანში,რომელშიც უმთავრესად ლაპარაკია მკვლელობაზე,ყაჩაღობაზე და დანაშაულზე მკვლელები არიან მხოლოდ პროკურორი და ნაფიცი მსაჯულები,ძველი, «კარგი»,დადგენილი წესრიგის წარმომადგენლები,ეს უნაკლო მოქალაქეები.

      მათ გამოაქვთ განაჩენი უდანაშაულო დმიტრისთვის,ისინი იგდებენ მასხრად მის უდანაშაულობას, ისინი არიან მსაჯულები და ასამართლებენ ღმერთსა და სამყაროს კანონთა თავისი კოდექსით.

      და სწორედ ისინი ცდებიან,სწორედ ისინი ჩადიან საშინელ უსამართლობას, უგულობის,შიშის,შეზღუდულობის გამო სწორედ ისინი ხდებიან მკვლელები.

    ეს უკვე არაა მონაგონი, ეს უკვე არაა ლიტერატურა,დეტეკტივების მწერლის (რაც არის დოსტოევსკი) ეფექტზე გათვლილი ჟინი,არაა საზოგადოების პერიფერიების კრიტიკოსის როლის შემსრულებელი ჭკვიანი ავტორის სატირული შხამი.

     ყველაფერი ეს ცნობილია ჩვენთვის და ჩვენ უკვე დიდი ხანია არ გვჯერა მისი!

        არა, დამნაშავეთა უდანაშაულობა და მოსამართლეთა დანაშაული დოსტოევსკისთან სულ არაა ეშმაკური კონსტრუქცია. ეს საშინელება იმდენად შეუმჩნევლად ჩნდება და წამოიმართება, ამოიზრდება იმდენად ღრმა ნიადაგიდან რომ მის წინაშე,როგორც კედლის, როგორც სამყაროს მთელი მარილისა და უაზრობის,როგორც კაცობრიობის მთელი ტანჯვისა და შეცდომების წინაშე, მოულოდნელად შეშდები წიგნის სულ ბოლოს! 
          მე ვთქვი რომ დოსტოევსკი არაა არც მწერალი და არც პირველ რიგში მწერალი. მე მას ვუწოდებდი წინასწარმეტყველს. მაგრამ ძნელია იმის თქმა თუ რას ნიშნავს წინასწარმეტყველი!   

     მე მგონია დაახლოებით შემდეგი: წინასწარმეტყველი ავადმყოფია,ისევე როგორც დოსტოევსკი სინამდვილეში იყო ისტერიკოსი,თითქმის ეპილეპტიკოსი.

       წინასწარმეტყველი ისეთი ავადმყოფია რომელმაც დაკარგა ბურჟუაზიულ სათნოებათა განსახიერება, თვითგარდარჩენის ჯანმრთელი, სიკეთისმოქმედი ინსტინქტი.

     წინასწარმეტყველი ბევრი ვერ იქნება, სხვა შემთხვევაში მსოფლიო დაიშლებოდა.

    ასეთ ავადმყოფს, დოსტოევსკი იქნება ის თუ კარამაზოვი, აქვს ის იდუმალი,ფარული, ავადმყოფური,ღვთაებრივი უნარი რომელსაც აზია აფასებს ყოველ შეშლილში.

    


     ისაა მისანი,მცოდნე. ანუ მასში ხალხმა,ხანამ,ქვეყანამ თუ კონტინენტმა გამოიმუშავეს ორგანო,რაღაც საცეცები,იშვიათი, დაუჯერებლად ნაზი,დაუჯერებლად კეთილშობილი და მყიფე ორგანო რომელიც არა აქვთ სხვებს, რომელიც სხვებს მათ საბედნიეროდ დარჩათ ჩანასახოვან მდგომარეობაში.

      ეს საცეცები, ეს ნათელმხილველური ალღო არ უნდა გავიგოთ უხეშად, არ უნდა ჩავთვალოთ ის სულელური ტელეპატიის ან ფოკუსების მსგავს რაღაცად,თუმცა ეს ნიჭი შეიძლება გამოიხატოს ასეთ ექსტრავაგანტურ ფორმებშიც.

    საქმე უფრო ისეა რომ ასეთი «ავადმყოფი» თავისი სულის მოძრაობას მიმართავს საერთოსკენ,საერთოადამიანურისკენ. ყოველ ადამიანს აქვს ხილვები,ფანტაზია, ყოველი ადამიანი ხედავს სიზმრებს. ყოველი ხილვა,ყოველი სიზმარი,ყოველი ფანტაზია თუ აზრი  ქვეცნობიერიდან ცნობიერისკენ მიმავალ გზაზე შეიძლება განიმარტოს ათასნაირად. ყოველი განმარტება შეიძლება სწორი იყოს.

     ნათელმხილველი,წინასწარმეტყველი არ განმარტავს თავის ხილვებს თვითონ: მისი დამთრგუნველი კოშმარი მას შეახსენებს არა მის ავადმყოფობასა და სიკვდილს არამედ იმ საერთოს ავადმყოფობასა და სიკვდილს რომლის ორგანოც და საცეციც არის ნათელმხილველი.

    ეს საერთო შეიძლება იყოს ოჯახი,პარტია,ხალხი, მთელი კაცობრიობა.

     ის  დოსტოევსკის სულში,რასაც ჩვეულებრივად ვუწოდებთ ისტერიას,რაღაც ავადმყოფობა,ტანჯვის უნარი კაცობრიობისთვის იყო ასეთი ორგანო,ასეთი მეგზური და ბარომეტრი.
     და კაცობრიობა იწყებს ამის შემჩნევას. უკვე ნახევარი ევროპა, სულ მცირე აღმოსავლეთი ევროპის ნახევარი მიდის ქაოსისკენ, უგონოდ და წმინდად მთვრალი ის მიექანება უფსკრულის პირზე და გალობს დმიტრი კარამაზოვის მიერ ნამღერ მთვრალ ჰიმნებს. ამ ჰიმნებს დასცინის ნაწყენი ობივატელი, მაგრამ წმინდანი და ნათელმხილველი მათ ცრემლებით უსმენენ.

       ჰერმან ჰესე,1919.


   3.

       Но из хаоса, царящего в этих душах, вовсе не обязательно рождается преступление и произвол. Стоит придать прорвавшемуся наружу древнему инстинкту новое направление, новое имя, новый свод ценностей - как возникнут корни новой культуры, нового порядка, новой морали. Ибо так обстоит дело с любой культурой: убить в себе инстинкты, то есть зверя, мы не можем, поскольку с ними умерли бы и мы сами, но мы можем в какой-то мере направить их, в какой-то мере их успокоить, в какой-то мере подчинить их служению "доброму" - как впрягают норовистого коня в приносящую пользу повозку. Вот только блеск этого "доброго" время от времени стирается, блекнет, инстинкты утрачивают в него веру, не желают больше ему подчиняться. Тогда рушится культура - чаще всего не сразу, как, например, столетиями умирало то, что мы именуем "античностью".
       А пока старая, умирающая культура и мораль еще не сменились новыми, в это глухое, опасное и болезненное безвременье человек должен снова заглянуть в свою душу, должен снова увидеть, как вздымается в ней зверь, как играют в ней первобытные силы, которые выше морали. Обреченные на это, призванные к этому, предназначенные и приготовленные к этому люди - и есть Карамазовы. Они истеричны и опасны, они так же легко становятся преступниками, как аскетами, они ни во что не верят, их безумная вера - сомнительность всякой веры.
       Любой символ имеет сотню толкований, из которых каждое может быть верным. И Карамазовы могут иметь сотню толкований, мое - лишь одно из них, одно из ста. Человечество, находящееся на пороге великих преобразований, создало себе в этой книге некий символ, образ - так же, как спящий создает во сне образ раздирающих его и уравновешивающих друг друга инстинктов.
       Это чудо, что один человек смог написать "Карамазовых". Что ж, раз чудо случилось, нет нужды его объяснять. Зато есть нужда, и очень глубокая нужда истолковать это чудо, прочесть сие писание с наивозможной полнотой, с наивозможной всесторонностью, с наивозможной силой проникновения в его светлую магию. Один из опытов в этом роде и есть моя попытка высказать некоторые мысли и соображения, не более того.
       Пусть, однако, не думают, будто я держусь того мнения, что Достоевский сознательно разделял высказанные здесь мною мысли и соображения! Напротив, ни один великий ясновидец или поэт никогда не мог до конца истолковать собственные видения!
       Под конец я хотел бы кратко отметить, как в этом романе-мифе, в этом сне человечества не только изображен порог, через который ныне переступает Европа, этот мучительный, опасный момент провисания между ничем и всем, но и, как всюду, в нем чувствуются и угадываются богатые возможности нового.
       В этом отношении особенно удивительна фигура Ивана. Он предстает перед нами как человек современный, приспособившийся, культурный - несколько холодный, несколько разочарованный, несколько скептический, несколько утомленный. Но чем дальше, тем он становится моложе, становится теплее, становится значительнее, становится более Карамазовым. Это он сочинил "Великого инквизитора". Это он проходит путь от отрицания, даже презрения к убийце, за которого он держит брата, к глубокому чувству собственной вины и раскаяния. И это он всех резче и причудливее переживает душевный процесс конфронтации с бессознательным. (А ведь вокруг этого все и крутится! В этом ведь смысл всего заката, всего возрождения!) В последней книге романа имеется престранная глава, в которой Иван, возвращаясь от Смердякова, застает в своей комнате черта и битый час беседует с ним. Этот черт - не что иное, как подсознание Ивана, как всплеск давно осевшего и, казалось бы, забытого содержимого его души. И он знает это. Иван знает это с поразительной уверенностью и ясно говорит об этом. И все же он беседует с чертом, верит в него - ибо что внутри, то и снаружи! - и все же сердится на черта, набрасывается на него, швыряет в него даже стакан - в того, о ком он знает, что тот живет внутри него самого. Пожалуй, никогда прежде не изображался в литературе столь отчетливо и наглядно разговор человека с собственным подсознанием. И этот разговор, это (несмотря на вспышки злобы) взаимопонимание с чертом - это как раз и есть тот путь, на который призваны нам указать Карамазовы. Здесь, у Достоевского, подсознание изображается в виде черта. И по праву - ибо зашоренному, культурному да моральному нашему взгляду все вытесненное в подсознание, что мы несем в себе, представляется сатанинским и ненавистным. Но уже комбинация из Ивана и Алеши могла бы дать более высокую и плодотворную точку зрения, основанную на почве грядущего нового. И тут подсознание уже не черт, но богочерт, демиург, тот, кто был всегда и из кого все выходит. Утвердить добро и зло заново - это дело не предвечного, не демиурга, но дело человека и его маленьких богов.
       Отдельную главу можно было бы написать еще об одном Карамазове, о пятом, который играет в романе невероятно важную роль, хотя он остается полускрытым. Это Смердяков, незаконнорожденный Карамазов. Это он убил старика. Он - убийца, убежденный во всеприсутствии бога. Это он способен преподать урок из области материй божественных и сокрытых и самому всезнайке Ивану. Он - самый неспособный к жизни и в то же время самый знающий из всех Карамазовых. Но у меня здесь не находится места, чтобы воздать должное и ему, этому самому загадочному и жуткому персонажу.

          3.___
       Книга Достоевского неисчерпаема. Я бы мог целыми днями искать и находить в ней черты, указующие на одно и то же направление. Вот вспомнилась еще одна - прекрасная, восхитительная - истерия обеих Хохлаковых. Здесь перед нами карамазовский элемент - зараженность всем новым, больным, дурным - дан в двух фигурах. Одна из них, Хохлакова-мать, просто больна. В ней, чья сущность коренится еще в старом, традиционном, истерия - это только болезнь, только слабость, только глупость. У роскошной дочери ее - это не усталость, превращенная в истерию, проявленная в ней, но некий избыток, но будущее. Она, терзаемая муками прощающейся с детством, созревающей любви, доводит свои причуды и фантазии до куда большего зла, чем ее незначительная мать, и все же и у дочери проявления даже самые обескураживающие, непотребные и бесстыдные исполнены такой невинности и силы, которые указывают на плодотворное будущее. Хохлакова-мать - истеричка, созревшая для клиники, и ничего больше. Дочь ее - неврастеничка, болезнь которой является знаком благородных, но скованных сил.
       И что же, эти душевные бури выдуманных романных персонажей должны означать закат Европы?!
       Разумеется. Они означают его точно так же, как в глазах нашей души любая травинка весной означает жизнь и ее вечность и как всякий носимый ветром лист в ноябре означает смерть и ее неизбежность. Ведь закат Европы будет, возможно, разыгрываться лишь внутри, лишь в душевных недрах поколения, лишь в переиначивании устаревших символов, в переоценке душевных ценностей. Как и античность - это первое блестящее воплощение европейской культуры - погибла не из-за Нерона, не из-за Спартака и не из-за германцев, но всего лишь из-за порожденной в Азии мысли, той простой, стародавней, немудреной мысли, которая существовала испокон веков, но которая как раз в ту пору обрела форму учения Иисуса.
       Конечно, "Карамазовых" при желании можно рассматривать и сугубо литературно, как "произведение искусства". Если подсознание целого материка и целой эпохи воплощается в видениях одного-единственного пророка-мечтателя, если оно прорвалось наружу в его жутком хриплом крике, то этот крик можно, разумеется, рассматривать и с точки зрения учителя просодии. Достоевский, вне всякого сомнения, был и весьма одаренным писателем, несмотря на нагромождения чудовищных несообразностей, которыми полнятся его книги и от которых свободен какой-нибудь маститый "только-писатель", например Тургенев. Исайя * также был весьма одаренный писатель, но разве это в нем важно? У Достоевского, и особенно в "Карамазовых", отыскиваются следы той почти неестественной безвкусицы, которой не бывает у артистов, которая встречается только там, где стоят уже по ту сторону искусства. Как бы там ни было, но и как художник этот русский пророк всюду дает почувствовать свою силу в качестве художника мирового значения, и странно думать о том, какие художники считались великими европейскими писателями в ту пору, когда Достоевский уже написал все свои произведения.
       Но я сбиваюсь на второстепенное. Я хотел сказать: чем менее такая, мирового значения, книга является произведением искусства, тем, может быть, истиннее заключенное в ней пророчество. При этом, конечно, и "роман", и "сюжет", и "образы" Карамазовых говорят так много, высказывают столько значительного, что кажутся непроизвольной игрой фантазии отдельного человека, не произведением литератора. Взять хотя бы такой, говорящий сразу обо всем, пример: ведь главное в романе заключается в том, что Карамазовы невиновны!
       Эти Карамазовы, все, все четверо, отец и сыновья, - люди подозрительные, опасные, ненадежные, у них странные прихоти, странная совесть, странная бессовестность, один из них пьяница, другой сладострастник, один - бегущий от мира фантаст, другой - тайный создатель богохульных творений. В них заключено много угрозы, в этих странных братьях, они хватают людей за бороды, они отнимают чужие деньги, грозят убийством - и все же они невиновны, и все же ни один из них не совершил никакого реального преступления. Единственные убийцы в этом длинном романе, речь в котором почти исключительно ведется об убийстве, разбое и преступлении, единственные убийцы, единственные виновные в убийстве - это прокурор и присяжные, представители старого, "доброго", устоявшегося порядка, эти безупречные граждане. Они приговаривают невиновного Дмитрия, они глумятся над его невиновностью, они - судьи, они судят бога и мир по своду своих законов. И как раз они заблуждаются, как раз они совершают ужасную несправедливость, как раз они становятся убийцами, убийцами из бессердечия, из страха, из ограниченности.
       Это уже не выдумка, это уже не литература. Это не рассчитанная на эффект изобретательная страсть детективщика (а и таковым является Достоевский) и не сатирическая едкость умного автора, принимающего на себя роль критика задворок общества. Это все нам известно, этот тон нам знаком, и мы давно уже ему не верим! Но нет, у Достоевского невиновность преступников и вина судей - вовсе не какая-нибудь хитрая конструкция, она так ужасна, она возникает и вырастает так незаметно и из такой глубокой почвы, что перед ней останавливаешься как вкопанный совершенно внезапно, почти в самом конце книги, как перед стеной, как перед всей болью и всей бессмыслицей мира, как перед всем страданием и всеми заблуждениями человечества!
       Я сказал, что Достоевский, собственно, не писатель или не в первую очередь писатель. Я назвал его пророком. Трудно, однако, сказать, что это, собственно, означает - пророк! Мне кажется, примерно следующее: пророк - это больной, так же, как Достоевский в действительности был истериком, почти эпилептиком. Пророк - это такой больной, который утратил здоровый, добрый, благодетельный инстинкт самосохранения, являющийся воплощением всех буржуазных добродетелей. Пророков не может быть много, иначе мир распался бы. Подобный больной, будь то Достоевский или Карамазов, наделен той странной, скрытой, болезненной, божественной способностью, которую азиат чтит в каждом безумце. Он - прорицатель, он - знающий. То есть в нем народ, эпоха, страна или континент выработали себе орган, некие щупальца, редкий, невероятно нежный, невероятно благородный, невероятно хрупкий орган, которого нет у других, который остался у других, к их вящему счастью, в зачаточном состоянии. Эти щупальца, это ясновидческое чутье не надо понимать грубо, считая их чем-то вроде глупой телепатии и фокусов, хотя этот дар может проявляться и в таких экстравагантных формах. Дело обстоит скорее так, что "больной" этого рода обращает движение собственной души в общее, общечеловеческое. У каждого человека бывают видения, у каждого человека есть фантазия, каждый человек видит сны. И каждое видение, каждый сон, каждая фантазия или мысль человеческая на пути от подсознания к сознанию может обрести тысячи различных толкований, каждое из которых может быть правильным. Ясновидец же и пророк толкует свои видения не сам: кошмар, его угнетающий, напоминает ему не о собственной болезни, не о собственной смерти, но о болезни и смерти общего, чьим органом, чьими щупальцами он является. Этим общим может быть семья, партия, народ, но им может быть и все человечество.
       То в душе Достоевского, что мы привыкли называть истерией, некая болезнь и способность к страданию послужили человечеству подобным органом, подобным путеводителем и барометром. И человечество начинает замечать это. Уже полЕвропы, уже по меньшей мере половина Восточной Европы находится на пути к хаосу, мчится в пьяном и святом раже по краю пропасти, распевая пьяные гимны, какие пел Дмитрий Карамазов. Над этими гимнами глумится обиженный обыватель, но святой и ясновидец слушают их со слезами.

Герман Гессе, 1919

_________________________
Примечания

Ф. М. Достоевский. ПСС, т. 15. Л., 1976, с. 89.

Принцип индивидуации (лат.).

Душевного нездоровья (англ.).

Статья написана в конце 1919 г. Впервые опубликована в мартовском номере журнала "Нойе рундшау" в 1920 г. Вошла в книгу "Взгляд в хаос" (1921). Эпиграфом к статье послужили строки немецкого философа Якоба Бёма (1575-1624) из философско-мистического трактата "Аврора".

"Закат Европы" - название книги немецкого философа Освальда Шпенглера (1880-1936), два тома которой вышли соответственно в 1918 и 1922 гг. (рус. пер. I т. - 1923). В рецензии 1924 г. на сочинение Шпенглера Гессе отмежевался от выраженной в нем пессимистической концепции развития человечества.

...к фаустовским "матерям"... - "Матери" в "Фаусте" Гёте - таинственные и всемогущие богини, олицетворение предвечных, животворящих основ бытия.

Principium individuationis (лат.) - принцип индивидуации. Впервые этот термин встречается еще у Фомы Аквинского. В аналитической психологии К. Г. Юнга означает процесс становления личности в результате усвоения ее сознанием личного и коллективного бессознательного.

Исайя - ветхозаветный пророк, автор одной из книг Библии.





No comments: