ჰერმან ჰესე, ძმები კარამაზოვები ანუ ევროპის მწუხრი, 1919:
მე ვერ მოვახერხე შეკრული და წასაკითხად მოსახერხები ფორმის მიცემა იმ აზრებისთვის რომელთა გაზიარებაც სასურველად მივიჩნიე. არ მაქვს საჭირო ნიჭი და ამას გარდა მე არ მიმაჩნია მოკრძალებულად თავში შემოხეტებული რამოდენიმე მოსაზრების გულისთვის დასრულებულობის და თანმიმდევრულობის პრეტენზიის მქონე რაღაც ესეს აგება. ერთ მუჭა აზრში ერთი მუჭა შინაარსია.
მე, ვისაც მწამს «ევროპის მწუხრისა» და პირველ რიგში კულტურული ევროპის მზის ჩასვენებისა არ მჭირდება ზრუნვა ფორმაზე რომელიც აუცილებლად წარმომიდგებოდა მასკარადად და ტყუილად.
ვიტყვი თვითონ დოსტოევსკის სიტყვებით უკანასკნელი წიგნიდან «ძმები კარამაზოვები»:
«თუმცა ვხედავ რომ უკეთესია არ ვთქვა ბოდიში. გავაკეთებ როგორც შემიძლია და მკითხველები თვითონ მიხვდებიან რომ გავაკეთე მხოლოდ ის რისი გაკეთებაც შევძელი».
მე ვფიქრობ რომ დოსტოევსკის თხზულებებში, და ყველაზე უფრო ნაწარმოებში «ძმები კარამაზოვები» არაჩვეულებრივი სიცხადით გამოხატული და წინასწარ ნაგრძნობია ის რასაც მე ვუწოდებ «ევროპის მწუხრს».
რაღაც ბედისწერაა იმაში რომ ევროპელი და განსაკუთრებით გერმანელი ახალგაზრდობა თავის უდიდეს მწერალს ეხლა ხედავს სწორედ დოსტოევსკიში და არა გოეთეში თუ ნიცშეში.
თუ კი გადახედავთ უახლეს ლიტერატურას ყველგან შენიშნავთ გამოხმაურებას დოსტოევსკიზე, თუნდაც ეს უბრალო და გულუბრყვილო მიბაძვების დონეზე იყოს.
კარამაზოვთა იდეალი,ეს ძველი, აზიური ოკულტური იდეალი ეხლა ევროპული ხდება და ნთქავს ევროპის სულს. ამაში ვხედავ მე ევროპის მწუხრს,ევროპის ჩასვენებას. მასში კი დიდ დედასთან,აზიაში, ყველაფრის წყაროსთან,ფაუსტის «დედებთან» დაბრუნებას.
და, რა თქმა უნდა, როგორც ყოველი სიკვდილი დედამიწაზე ეს მწუხრი მიგვიყვანს ახალ გაჩენამდე. ამ მწუხრს როგორც მწუხრს აღვიქვამთ მხოლოდ ჩვენ,მისი თანამედროვენი...
მაშ რა არის ეს «აზიური» იდეალი რომელსაც მე ვხედავ დოსტოევსკისთან და რომელიც ჩემის აზრით აპირებს ევროპის დაპყრობას?
მოკლედ რომ ვთქვათ ესაა ყოველგვარი ნორმატული ეთიკის და მორალის უარყოფა რაღაც ყველაფრისგაგების,ყველაფრისმიღების სასარგებლოდ,რაღაც ახალი,საშიში და შემაძრწუნებელი სიწმინდის სასარგებლოდ. ასეთ სიწმინდეს იუწყება ბერი ზოსიმა,ასეთი სიწმინდით ცხოვრობს ალიოშა, ამ სიწმინდეს მაქსიმალური სიცხადით აყალიბებენ დიმიტრი და,განსაკუთრებით, ივანე კარამაზოვი.
ბერ ზოსიმასთან იმარჯვებს სამართლიანობის იდეალი,მისთვის, ყოველ შემთხვევაში,არსებობს სიკეთე და ბოროტება, თუმცა ის თავისი სიყვარულით უპირატესად ასაჩუქრებს ბოროტების მატარებლებს.
ალიოშასთან სიწმინდის ეს ახალი სახეობა ხორციელდება ბევრად უფრო თავისუფლად და ცოცხლად, ის თავისი გარემოცვის ნაგავზე და ჭუჭყზე დადის თითქმის ამორალური ძალდაუტანებლობით.
ხშირად ის მახსენებს ზატუსტრას უკეთილშობილეს ფიცს:
«მე დავდე აღთქმა რომ მოვშორდები ყოველგვარ ზიზღს!»
მაგრამ შეხედეთ: ალიოშას ძმები უფრო შორს და უფრო გაბედულად მიდიან და ყველაფრის მიუხედავად ისე ჩანს თითქოს ძმებ კარამაზოვთა შეფარდება სქელი სამტომიანი წიგნის მანძილზე მკვეთრად იცვლება და თანაც ისე რომ ურყევად დადგენილი სულ უფრო და უფრო საეჭვო ხდება.
წმინდა ალიოშა ხდება სულ უფრო და უფრო საერო კაცი,მისი ერისკაცი ძმები ხდებიან სულ უფრო და უფრო წმინდბი და მათგან ყველაზე აღვირახსნილი და ხიფათიანი დიმიტრი პირდაპირ წმინდანი ხდება,გადაიქცევა ახალი სიწმინდის,ახალი მორალის,ახალი ადამიანობის ყველაზე მგრძნობიარე და ყველაზე ღრმა ქადაგად.
ეს საკმაოდ უცნაურია. რაც უფრო თავაშვებულია კარამაზოვშჩინა, რაც უფრო მეტი გარყვნილებაა და მთვრალი სიუხეშე მით უფრო ძლიერად ანათებს ამ უხეში მოვლენების,ადამიანების და საქციელის საფარველში ახალი იდეალი, მით უფრო მეტი სული და სიწმინდე გროვდება იქ, გარყვნილების და უსაქციელობის შიგნით.
და ლოთი, მკვლელი და მოძალადე დმიტრის, ცინიკოსი-ინტელექტუალი ივანეს გვერდით პროკურორის და ბურჟუაზიულობის სხვა წარმომადგენელთა უნაკლოდ წესიერი ტიპები ჩანან უფერულ მახინჯებად.
ამდენად, ევროპული სულის არსებობისთვის საშიში «ახალი იდეალი» წარმოდგება აზროვნების და გრძნობის სრულებით ამორალურ სახედ, ღვთაებრივის, აუცილებელის,ბედის მიერ ნარგუნების და ღრმის ბოროტებაში და უსახურობაში,სიმახინჯეში დანახვის უნარად. ბოროტების და უსახურობა-სიმახინჯის თაყვანისცემის უნარად.
პროკურორი თავის გრძელ სიტყვაში ცდილობს კარამაზოვშჩინის მკვეთრად ირონიულად და ობივატელებისთვის სასაცილო კუთხით წარმოდგენას, მაგრამ ეს ცდა სულაც არაა უტრირება, მეტიც, ის მეტისმეტად გაუბედავად გამოიყურება.
ამ სიტყვაში კონსერვატულ-ბურჟუაზიული პოზიციებიდან აღწერილია «რუსი ადამიანი» რომელიც მას შემდეგ პოპულარული გახდა.
საშიში, თანაგრძნობის აღმძვრელი, უპასუხისმგებლო, თუმც სვინდისიერი, რბილი, მეოცნებე, ბრაზიანი, ღრმად ბავშვური «რუსი ადამიანი» რომელსაც ისევ ასე უძახიან, მაგრამ რომელსაც მგონი უკვე უნდა ევროპელ ადამიანად გადაქცევა.
სწორედ ესაა ევროპის მწუხრი.
ამ რუს ადამიანზე ღირს ყურადღების შეჩერება.
ის ბევრად უფრო უფროსია დოსტოევსკიზე. მაგრამ სწორედ დოსტოევსკიმ წარუდგინა ის მსოფლიოს მთელი მისი ნაყოფიერი მნიშვნელობით.
რუსი ადამიანი კარამაზოვია, ისაა ფიოდორ პავლოვიჩი,ისაა დმიტრი,ისაა ივან,ისაა ალიოშა. რამდენადაც არ უნდა განსხვავდებოდნენ ისინი ერთმანეთისგან ისინი შედუღებულები არიან და ერთად ქმნიან რუს ადამიანს, უკვე მომავალი ევროპული კრიზისის ადამიანს.
სხვათა შორის ყურადღება უნდა მივაქციოთ ერთ ძალიან და ძალიან უცნაურ რამეს.
ცივილზებული ევროპელი ივანი გადაიქცევა რუს კარამაზოვად.
გაფორმებული ისტორიული ტიპი ივან კარამაზოვი გადაიქცა მომავლის უფორმო მასალად!
ეს განხორციელდა ერთადერთი,სომნაბულური სიზუსტით.
თავიდან თავშეკავებულობის,სიფხიზლის,გონიერების,მეცნიერულობის კვარცხლბეკზე მდგომი ივანი ცურდება ამ კვარცხლბეკიდან. ისტერიაში,სტიქიაში,კარამაზოვშჩინაში დაძაბულად და განწირულად ვარდება სწორედ ყველაზე წესიერი ადამიანის შთაბეჭდილების მომხდენი კარამაზოვი.
სწორედ სკეპტიკოსი კარამაზოვი ესაუბრება ბოლოს და ბოლოს ეშმაკს! მაგრამ ამაზე ჩვენ კიდევ ვილაპარაკებთ.
მაშ რუსი ადამიანი, რომელიც უკვე დიდი ხანია რაც გავრცელდა ჩვენთან გერმანიაში, არ დაიყვანება ისტერიკოსზე,ლოთზე თუ დამნაშავეზე,პოეტზე თუ წმინდანზე.
რუს ადამიანში არის ისტერიკოსიც,ლოთიც,დამნაშავეც,პოეტიც და წმინდანიც.
რუსი ადამიანი ერთდროულად არის მკვლელიც და მოსამართლეც,დებოშირიც და უნაზესი სულიც, დასრულებული ეგოისტიც და სავსებით თავგანწირული ადამიანიც.
მას ვერ მივუყენებთ ევროპულ ანუ მტკიცე მორალურ-ეთიკურ,დოგმატურ საზომს,თვალსაზრისს.
რუს ადამიანში ერთმანეთთან განუყოფლად შედუღებულია გარეგნული და შინაგანი, სიკეთე და ბოროტება,ღმერთი და სატანა.
ამიტომაცაა რომ ამ კარამაზოვებს სულში მწვავედ სწყურიათ უმაღლესი სიმბოლო-ღმერთი რომელიც ამავე დროს იქნებოდა ეშმაკიც.
ასეთი სიმბოლო არის სწორედ დოსტოევსკის რუსი ადამიანი.
ღმერთი რომელიც ამავე დროს ეშმაკია ხომ ძველი დემიურგია. ის იყო იმთავითვე; ის, ერთადერთი, არის ყველა წინააღმდეგობათა მიღმა, მან არ იცის არც დღე, არც ღამე, არც სიკეთე, არც ბოროტება, ის ყველაფერია.
ჩვენ არ შეგვიძლია მისი წვდომა იმიტომ რომ ჩვენ რაღაცას ვწვდებით მხოლოდ წინააღმდეგობებში.
ჩვენ ვართ დღეზე,ღამეზე, სიცივეზე,სითბოზე მიბმული ინდივიდები,ჩვენ გვჭირდება ღმერთი და ეშმაკი.
დაპირისპირებულთა მიღმა, არარაობაში და ყველაფერში ცხოვრობს მარტო სიკეთისა და ბოროტების არმცოდნე დემიურგი,სამყაროს ღმერთი.
ამაზე ბევრის ლაპარაკი შეიძლება;მაგრამ ნათქვამიც საკმარისია.
ჩვენ გავარკვიეთ რუსი ადამიანის არსი. ესაა ადამიანი რომელიც გაურბის დაპირისპირებულებს,წინააღმდეგობებს,გარკვეულ თვისებებს,მორალს, ესაა ადამიანი რომელიც აპირებს principium individuationis-ში
(ინდივიდუაციის პრინციპში,ლათ.) უკან დაბრუნებას და გათქვეფას.
ამ ადამიანს არ უყვარს არაფერი და უყვარს ყველაფერი. მას არაფრის ეშინია და ყველაფრის ეშინია. ის არაფერს აკეთებს და აკეთებს ყველაფერს.
ეს ადამიანი არის პრამასალა, სულიერი პლაზმის გაუფორმებელი მასალა.
ამ სახით მას არ შეუძლია არსებობა. ის შეიძლება მხოლოდ მეტეორიტად დაეცეს და დაიღუპოს.
დოსტოევკიმ თავისი გენიით გამოიხმო სწორედ კატასტროფის ეს კაცი, ეს საშინელი ლანდი.
არაერთხელ უთქვამთ რომ ბედნიერებაა რომ მისი «კარამაზოვები» დაუმთავრებელი დარჩა. დასრულებული თხზულება ააფეთქებდა როგორც რუსულ ლიტერატურას ისე მთელ რუსეთსა და მთელ კაცობრიობას.
მაგრამ ნათქვამსაც,თუნდაც ბოლომდე უთქმელს,ვერ გააქრობ,ვერ აქცევ უთქმელად.
არსებულს, გააზრებულს,შესაძლებელს ვერ წაშლი დედამიწის პირიდან. რუსი ადამიანი უკვე დიდი ხანია რაც არსებობს,თანაც არსებობს თვითონ რუსეთის საზღვრებს გარეთაც; ის მართავს ნახევარ ევროპას. და ამდენი შიშის გამომწვევი აფეთქების გრუხუნი საკმაოდ ისმის ბოლო წლებში ყველგან.
გაირკვა რომ ევროპა დაიღალა, რომ მას სურს უკან დაბრუნება,დასვენება,ხელახლა გაჩენა, აღორძიინება.
მე თავში მომდის ერთი ევროპელის ორი გამოთქმა, ევროპელისა რომელიც ყოველი ჩვენთაგანისთვის განასახიერებს ძველ, ყოფილ, დასაღუპად განწირულ ევროპას.
მე მხედველობაში მყავს კაიზერი ვილჰელმი.
ერთ-ერთი ეს აზრი მან ოდესღაც ჩაწერა რამდენადმე უცნაურ ალეგორიულ გამოსახულებაში რომელშიც ის მოუწოდებდა ევროპელ ხალხებს დაეცვათ თავისი "სიწმინდეები» აღმოსავლეთიდან მომავალი საფრთხისგან.
(გაგრძელება და დასასრული იქნება).
Герман Гессе, 1919
Произведения
БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ, ИЛИ ЗАКАТ ЕВРОПЫ
Версия для печати Размер шрифта:
Ничего нет вне, ничего - внутри, ибо что вне, то и внутри *
Придать связную и удобочитаемую форму мыслям, которыми я хочу здесь поделиться, оказалось для меня невозможным. Способности не те, а кроме того, мне кажется достаточно нескромной и сама манера - из нескольких пришедших в голову соображений выстраивать некое эссе с претензией на законченность и последовательность, в то время как на небольшое количество мыслей в нем приходится большое количество начинки. Нет, у меня, верующего в "Закат Европы" *, причем в закат культурной Европы в первую очередь, и вовсе нет причин заботиться о форме, которая неминуемо показалась бы мне маскарадом и ложью. Скажу словами самого Достоевского из последней книги "Братьев Карамазовых": "А впрочем, вижу, что лучше не извиняться. Сделаю как умею, и читатели сами поймут, что я сделал лишь как умел" 1.
Как мне представляется, в произведениях Достоевского, а всего сильнее в "Братьях Карамазовых" с невероятной отчетливостью выражено и предвосхищено то, что я называю "Закатом Европы". В том факте, что именно в Достоевском - не в Гёте и даже не в Ницше - европейская, в особенности немецкая, молодежь видит теперь своего величайшего писателя, я нахожу что-то судьбоносное. Стоит лишь бросить взгляд на новейшую литературу, как всюду замечаешь перекличку с Достоевским, пусть и на уровне простых и наивных подражаний. Идеал Карамазовых, этот древний, азиатски оккультный идеал начинает становиться европейским, начинает пожирать дух Европы. В этом я и вижу закат Европы. А в нем - возвращение к праматери, возвращение в Азию, к источникам всего, к фаустовским "матерям" *, и, разумеется, как всякая смерть на земле, этот закат поведет к новому рождению. Как закат этот процесс воспринимаем только мы, современники его [...]
Но что же это за "азиатский" идеал, который я нахожу у Достоевского и о котором думаю, что он намерен завоевать Европу?
Это, коротко говоря, отказ от всякой нормативной этики и морали в пользу некоего всепонимания, всеприятия, некоей новой, опасной и жуткой святости, как возвещает о ней старец Зосима, как живет ею Алеша, как с максимальной отчетливостью формулируют ее Дмитрий и особенно Иван Карамазов.
У старца Зосимы еще одерживает верх идеал справедливости, для него, во всяком случае, существуют добро и зло, хотя своею любовью он одаривает предпочтительно носителей зла. У Алеши этот вид новой святости осуществляется уже куда свободнее и живее, он ступает по грязи и сору своего окружения почти с аморальной непринужденностью, нередко он вызывает в моей памяти благороднейший завет Заратустры: "Я дал обет удаляться от всякого отвращения!" Но взгляните-ка: братья Алеши проводят эту мысль еще дальше, ступают по этому пути еще решительнее, и зачастую дело вопреки всему выглядит прямо так, будто соотношение братьев Карамазовых на протяжении толстой, трехтомной книги круто меняется, так что все незыблемо непреложное становится все более и более сомнительным, святой Алеша становится все более и более светским человеком, его светские братья делаются все более святыми, а самый необузданный и бедовый из них, Дмитрий, - прямо-таки самым святым, самым чутким и сокровенным пророком новой святости, новой морали, новой человечности. Это весьма странно. Чем безудержнее карамазовщина, чем больше порока и пьяной грубости, тем сильнее светит сквозь покров этих грубых явлений, людей и поступков новый идеал, тем больше духа и святости копится там, внутри. И рядом с пьяницей, убийцей и насильником Дмитрием и циником-интеллектуалом Иваном все эти безупречно порядочные типы вроде прокурора и других представителей буржуазности выглядят тем неказистее, тем бесцветнее, тем ничтожнее, чем более они торжествуют внешне.
Итак, "новый идеал", угрожающий самому существованию европейского духа, представляется совершенно аморальным образом мышления и чувствования, способностью прозревать божественное, необходимое, судьбинное и в зле, и в безобразии, способностью чтить и благословлять их. Попытка прокурора в своей длинной речи изобразить эту карамазовщину с утрированной иронией и выставить на осмеяние обывателей - эта попытка на самом деле ничего не утрирует, она даже выглядит слишком робкой.
В этой речи с консервативно-буржуазных позиций изображается "русский человек", ставший с тех пор популярным, этот опасный, трогательный, безответственный, хотя и с ранимой совестью, мягкий, мечтательный, свирепый, глубоко ребячливый "русский человек", которого и по сию пору любят так называть, хотя он, как я полагаю, давно уже намерен стать человеком европейским. Ибо в том-то и состоит закат Европы.
На этом русском человеке стоит задержать взгляд. Он намного старше, чем Достоевский, однако именно Достоевский окончательно представил его миру во всем плодотворном значении. Русский человек - это Карамазов, это Федор Павлович, это Дмитрий, это Иван, это Алеша. Ибо эти четверо, как они ни отличаются друг от друга, накрепко спаяны между собой, вместе образуют они Карамазовых, вместе образуют они русского человека, вместе образуют они грядущего, уже приближающегося человека европейского кризиса.
Между прочим, стоит обратить внимание на одну весьма и весьма странную вещь, а именно: как в ходе повествования Иван из цивилизованного человека делается Карамазовым, из европейца - русским, из оформленного исторического типа - бесформенным материалом будущего! Это осуществлено с единственной, сомнамбулической точностью - это соскальзывание Ивана с первоначального пьедестала выдержанности, разума, трезвости и научности, это постепенное, напряженное, отчаянное падение как раз того из Карамазовых, кто производит наиболее благопристойное впечатление, в истерию, в русскую стихию, в карамазовщину! Именно он, скептик, под конец беседует с чертом! Но об этом мы еще поговорим.
Итак, русский человек (который давно распространился и у нас, в Германии) не сводим ни к истерику, ни к пьянице или преступнику, ни к поэту или святому; в нем все это помещается вместе, в совокупности всех этих свойств. Русский человек, Карамазов, - это одновременно и убийца, и судия, буян и нежнейшая душа, законченный эгоист и герой совершеннейшего самопожертвования. К нему не применима европейская, то есть твердая морально-этическая, догматическая, точка зрения. В этом человеке внешнее и внутреннее, добро и зло, бог и сатана неразрывно слиты.
Оттого-то в душе этих Карамазовых копится страстная жажда высшего символа - бога, который одновременно был бы и чертом. Таким символом и является русский человек Достоевского. Бог, который одновременно и дьявол, - это ведь древний демиург. Он был изначально; он, единственный, находится по ту сторону всех противоречий, он не знает ни дня, ни ночи, ни добра, ни зла. Он - ничто, и он - все. Мы не можем познать его, ибо мы познаем что-либо только в противоречиях, мы - индивидуумы, привязанные ко дню и ночи, к теплу и холоду, нам нужен бог и дьявол. За гранью противоположностей, в ничто и во всем живет один лишь демиург, бог вселенной, не ведающий добра и зла.
Об этом много можно было бы толковать, но и сказанного достаточно. Мы уяснили себе существо русского человека. Это человек, который рвется прочь от противоположностей, от определенных свойств, от морали, это человек, который намерен раствориться, вернувшись вспять, в principium individuationis 1*. Этот человек ничего не любит и любит все, он ничего не боится и боится всего, он ничего не делает и делает все. Этот человек - снова праматериал, неоформленный материал душевной плазмы. В таком виде он не может жить, он может лишь гибнуть, падать метеоритом.
1 Принцип индивидуации (лат.).
Этого-то человека катастрофы, этот ужасный призрак и вызвал своим гением Достоевский. Нередко высказывалось мнение: счастье еще, что его "Карамазовы" не окончены, не то они взорвали бы не только русскую литературу, но и всю Россию, и все человечество.
Но и то, что высказано - даже если сказавший не договорил до конца, - нельзя загнать вспять, в небытие, сделать несказанным. Наличное, продуманное, возможное нельзя стереть с лица земли. Русский человек давно уже существует, причем существует и за пределами самой России; он правит половиной Европы, и грохот вызывавшего столько опасений взрыва был достаточно слышен в последние годы всюду. Выяснилось, что Европа утомлена, выяснилось, что ей хочется повернуть вспять, отдохнуть, возникнуть заново, возродиться.
Тут мне приходят в голову два высказывания одного европейца - европейца, который для любого из нас, вне всякого сомнения, символизирует старую, бывшую, обреченную ныне на гибель Европу. Я имею в виду кайзера Вильгельма. Одно из этих изречений он некогда вписал под несколько странное аллегорическое изображение, призывая в нем народы Европы беречь свои "святыни" от грозящей с Востока опасности.
მე ვერ მოვახერხე შეკრული და წასაკითხად მოსახერხები ფორმის მიცემა იმ აზრებისთვის რომელთა გაზიარებაც სასურველად მივიჩნიე. არ მაქვს საჭირო ნიჭი და ამას გარდა მე არ მიმაჩნია მოკრძალებულად თავში შემოხეტებული რამოდენიმე მოსაზრების გულისთვის დასრულებულობის და თანმიმდევრულობის პრეტენზიის მქონე რაღაც ესეს აგება. ერთ მუჭა აზრში ერთი მუჭა შინაარსია.
მე, ვისაც მწამს «ევროპის მწუხრისა» და პირველ რიგში კულტურული ევროპის მზის ჩასვენებისა არ მჭირდება ზრუნვა ფორმაზე რომელიც აუცილებლად წარმომიდგებოდა მასკარადად და ტყუილად.
ვიტყვი თვითონ დოსტოევსკის სიტყვებით უკანასკნელი წიგნიდან «ძმები კარამაზოვები»:
«თუმცა ვხედავ რომ უკეთესია არ ვთქვა ბოდიში. გავაკეთებ როგორც შემიძლია და მკითხველები თვითონ მიხვდებიან რომ გავაკეთე მხოლოდ ის რისი გაკეთებაც შევძელი».
მე ვფიქრობ რომ დოსტოევსკის თხზულებებში, და ყველაზე უფრო ნაწარმოებში «ძმები კარამაზოვები» არაჩვეულებრივი სიცხადით გამოხატული და წინასწარ ნაგრძნობია ის რასაც მე ვუწოდებ «ევროპის მწუხრს».
რაღაც ბედისწერაა იმაში რომ ევროპელი და განსაკუთრებით გერმანელი ახალგაზრდობა თავის უდიდეს მწერალს ეხლა ხედავს სწორედ დოსტოევსკიში და არა გოეთეში თუ ნიცშეში.
თუ კი გადახედავთ უახლეს ლიტერატურას ყველგან შენიშნავთ გამოხმაურებას დოსტოევსკიზე, თუნდაც ეს უბრალო და გულუბრყვილო მიბაძვების დონეზე იყოს.
კარამაზოვთა იდეალი,ეს ძველი, აზიური ოკულტური იდეალი ეხლა ევროპული ხდება და ნთქავს ევროპის სულს. ამაში ვხედავ მე ევროპის მწუხრს,ევროპის ჩასვენებას. მასში კი დიდ დედასთან,აზიაში, ყველაფრის წყაროსთან,ფაუსტის «დედებთან» დაბრუნებას.
და, რა თქმა უნდა, როგორც ყოველი სიკვდილი დედამიწაზე ეს მწუხრი მიგვიყვანს ახალ გაჩენამდე. ამ მწუხრს როგორც მწუხრს აღვიქვამთ მხოლოდ ჩვენ,მისი თანამედროვენი...
მაშ რა არის ეს «აზიური» იდეალი რომელსაც მე ვხედავ დოსტოევსკისთან და რომელიც ჩემის აზრით აპირებს ევროპის დაპყრობას?
მოკლედ რომ ვთქვათ ესაა ყოველგვარი ნორმატული ეთიკის და მორალის უარყოფა რაღაც ყველაფრისგაგების,ყველაფრისმიღების სასარგებლოდ,რაღაც ახალი,საშიში და შემაძრწუნებელი სიწმინდის სასარგებლოდ. ასეთ სიწმინდეს იუწყება ბერი ზოსიმა,ასეთი სიწმინდით ცხოვრობს ალიოშა, ამ სიწმინდეს მაქსიმალური სიცხადით აყალიბებენ დიმიტრი და,განსაკუთრებით, ივანე კარამაზოვი.
ბერ ზოსიმასთან იმარჯვებს სამართლიანობის იდეალი,მისთვის, ყოველ შემთხვევაში,არსებობს სიკეთე და ბოროტება, თუმცა ის თავისი სიყვარულით უპირატესად ასაჩუქრებს ბოროტების მატარებლებს.
ალიოშასთან სიწმინდის ეს ახალი სახეობა ხორციელდება ბევრად უფრო თავისუფლად და ცოცხლად, ის თავისი გარემოცვის ნაგავზე და ჭუჭყზე დადის თითქმის ამორალური ძალდაუტანებლობით.
ხშირად ის მახსენებს ზატუსტრას უკეთილშობილეს ფიცს:
«მე დავდე აღთქმა რომ მოვშორდები ყოველგვარ ზიზღს!»
მაგრამ შეხედეთ: ალიოშას ძმები უფრო შორს და უფრო გაბედულად მიდიან და ყველაფრის მიუხედავად ისე ჩანს თითქოს ძმებ კარამაზოვთა შეფარდება სქელი სამტომიანი წიგნის მანძილზე მკვეთრად იცვლება და თანაც ისე რომ ურყევად დადგენილი სულ უფრო და უფრო საეჭვო ხდება.
წმინდა ალიოშა ხდება სულ უფრო და უფრო საერო კაცი,მისი ერისკაცი ძმები ხდებიან სულ უფრო და უფრო წმინდბი და მათგან ყველაზე აღვირახსნილი და ხიფათიანი დიმიტრი პირდაპირ წმინდანი ხდება,გადაიქცევა ახალი სიწმინდის,ახალი მორალის,ახალი ადამიანობის ყველაზე მგრძნობიარე და ყველაზე ღრმა ქადაგად.
ეს საკმაოდ უცნაურია. რაც უფრო თავაშვებულია კარამაზოვშჩინა, რაც უფრო მეტი გარყვნილებაა და მთვრალი სიუხეშე მით უფრო ძლიერად ანათებს ამ უხეში მოვლენების,ადამიანების და საქციელის საფარველში ახალი იდეალი, მით უფრო მეტი სული და სიწმინდე გროვდება იქ, გარყვნილების და უსაქციელობის შიგნით.
და ლოთი, მკვლელი და მოძალადე დმიტრის, ცინიკოსი-ინტელექტუალი ივანეს გვერდით პროკურორის და ბურჟუაზიულობის სხვა წარმომადგენელთა უნაკლოდ წესიერი ტიპები ჩანან უფერულ მახინჯებად.
ამდენად, ევროპული სულის არსებობისთვის საშიში «ახალი იდეალი» წარმოდგება აზროვნების და გრძნობის სრულებით ამორალურ სახედ, ღვთაებრივის, აუცილებელის,ბედის მიერ ნარგუნების და ღრმის ბოროტებაში და უსახურობაში,სიმახინჯეში დანახვის უნარად. ბოროტების და უსახურობა-სიმახინჯის თაყვანისცემის უნარად.
პროკურორი თავის გრძელ სიტყვაში ცდილობს კარამაზოვშჩინის მკვეთრად ირონიულად და ობივატელებისთვის სასაცილო კუთხით წარმოდგენას, მაგრამ ეს ცდა სულაც არაა უტრირება, მეტიც, ის მეტისმეტად გაუბედავად გამოიყურება.
ამ სიტყვაში კონსერვატულ-ბურჟუაზიული პოზიციებიდან აღწერილია «რუსი ადამიანი» რომელიც მას შემდეგ პოპულარული გახდა.
საშიში, თანაგრძნობის აღმძვრელი, უპასუხისმგებლო, თუმც სვინდისიერი, რბილი, მეოცნებე, ბრაზიანი, ღრმად ბავშვური «რუსი ადამიანი» რომელსაც ისევ ასე უძახიან, მაგრამ რომელსაც მგონი უკვე უნდა ევროპელ ადამიანად გადაქცევა.
სწორედ ესაა ევროპის მწუხრი.
ამ რუს ადამიანზე ღირს ყურადღების შეჩერება.
ის ბევრად უფრო უფროსია დოსტოევსკიზე. მაგრამ სწორედ დოსტოევსკიმ წარუდგინა ის მსოფლიოს მთელი მისი ნაყოფიერი მნიშვნელობით.
რუსი ადამიანი კარამაზოვია, ისაა ფიოდორ პავლოვიჩი,ისაა დმიტრი,ისაა ივან,ისაა ალიოშა. რამდენადაც არ უნდა განსხვავდებოდნენ ისინი ერთმანეთისგან ისინი შედუღებულები არიან და ერთად ქმნიან რუს ადამიანს, უკვე მომავალი ევროპული კრიზისის ადამიანს.
სხვათა შორის ყურადღება უნდა მივაქციოთ ერთ ძალიან და ძალიან უცნაურ რამეს.
ცივილზებული ევროპელი ივანი გადაიქცევა რუს კარამაზოვად.
გაფორმებული ისტორიული ტიპი ივან კარამაზოვი გადაიქცა მომავლის უფორმო მასალად!
ეს განხორციელდა ერთადერთი,სომნაბულური სიზუსტით.
თავიდან თავშეკავებულობის,სიფხიზლის,გონიერების,მეცნიერულობის კვარცხლბეკზე მდგომი ივანი ცურდება ამ კვარცხლბეკიდან. ისტერიაში,სტიქიაში,კარამაზოვშჩინაში დაძაბულად და განწირულად ვარდება სწორედ ყველაზე წესიერი ადამიანის შთაბეჭდილების მომხდენი კარამაზოვი.
Добавьте подпись |
სწორედ სკეპტიკოსი კარამაზოვი ესაუბრება ბოლოს და ბოლოს ეშმაკს! მაგრამ ამაზე ჩვენ კიდევ ვილაპარაკებთ.
მაშ რუსი ადამიანი, რომელიც უკვე დიდი ხანია რაც გავრცელდა ჩვენთან გერმანიაში, არ დაიყვანება ისტერიკოსზე,ლოთზე თუ დამნაშავეზე,პოეტზე თუ წმინდანზე.
რუს ადამიანში არის ისტერიკოსიც,ლოთიც,დამნაშავეც,პოეტიც და წმინდანიც.
რუსი ადამიანი ერთდროულად არის მკვლელიც და მოსამართლეც,დებოშირიც და უნაზესი სულიც, დასრულებული ეგოისტიც და სავსებით თავგანწირული ადამიანიც.
მას ვერ მივუყენებთ ევროპულ ანუ მტკიცე მორალურ-ეთიკურ,დოგმატურ საზომს,თვალსაზრისს.
რუს ადამიანში ერთმანეთთან განუყოფლად შედუღებულია გარეგნული და შინაგანი, სიკეთე და ბოროტება,ღმერთი და სატანა.
ამიტომაცაა რომ ამ კარამაზოვებს სულში მწვავედ სწყურიათ უმაღლესი სიმბოლო-ღმერთი რომელიც ამავე დროს იქნებოდა ეშმაკიც.
ასეთი სიმბოლო არის სწორედ დოსტოევსკის რუსი ადამიანი.
ღმერთი რომელიც ამავე დროს ეშმაკია ხომ ძველი დემიურგია. ის იყო იმთავითვე; ის, ერთადერთი, არის ყველა წინააღმდეგობათა მიღმა, მან არ იცის არც დღე, არც ღამე, არც სიკეთე, არც ბოროტება, ის ყველაფერია.
ჩვენ არ შეგვიძლია მისი წვდომა იმიტომ რომ ჩვენ რაღაცას ვწვდებით მხოლოდ წინააღმდეგობებში.
ჩვენ ვართ დღეზე,ღამეზე, სიცივეზე,სითბოზე მიბმული ინდივიდები,ჩვენ გვჭირდება ღმერთი და ეშმაკი.
დაპირისპირებულთა მიღმა, არარაობაში და ყველაფერში ცხოვრობს მარტო სიკეთისა და ბოროტების არმცოდნე დემიურგი,სამყაროს ღმერთი.
ამაზე ბევრის ლაპარაკი შეიძლება;მაგრამ ნათქვამიც საკმარისია.
ჩვენ გავარკვიეთ რუსი ადამიანის არსი. ესაა ადამიანი რომელიც გაურბის დაპირისპირებულებს,წინააღმდეგობებს,გარკვეულ თვისებებს,მორალს, ესაა ადამიანი რომელიც აპირებს principium individuationis-ში
(ინდივიდუაციის პრინციპში,ლათ.) უკან დაბრუნებას და გათქვეფას.
ამ ადამიანს არ უყვარს არაფერი და უყვარს ყველაფერი. მას არაფრის ეშინია და ყველაფრის ეშინია. ის არაფერს აკეთებს და აკეთებს ყველაფერს.
ეს ადამიანი არის პრამასალა, სულიერი პლაზმის გაუფორმებელი მასალა.
ამ სახით მას არ შეუძლია არსებობა. ის შეიძლება მხოლოდ მეტეორიტად დაეცეს და დაიღუპოს.
დოსტოევკიმ თავისი გენიით გამოიხმო სწორედ კატასტროფის ეს კაცი, ეს საშინელი ლანდი.
არაერთხელ უთქვამთ რომ ბედნიერებაა რომ მისი «კარამაზოვები» დაუმთავრებელი დარჩა. დასრულებული თხზულება ააფეთქებდა როგორც რუსულ ლიტერატურას ისე მთელ რუსეთსა და მთელ კაცობრიობას.
მაგრამ ნათქვამსაც,თუნდაც ბოლომდე უთქმელს,ვერ გააქრობ,ვერ აქცევ უთქმელად.
არსებულს, გააზრებულს,შესაძლებელს ვერ წაშლი დედამიწის პირიდან. რუსი ადამიანი უკვე დიდი ხანია რაც არსებობს,თანაც არსებობს თვითონ რუსეთის საზღვრებს გარეთაც; ის მართავს ნახევარ ევროპას. და ამდენი შიშის გამომწვევი აფეთქების გრუხუნი საკმაოდ ისმის ბოლო წლებში ყველგან.
გაირკვა რომ ევროპა დაიღალა, რომ მას სურს უკან დაბრუნება,დასვენება,ხელახლა გაჩენა, აღორძიინება.
მე თავში მომდის ერთი ევროპელის ორი გამოთქმა, ევროპელისა რომელიც ყოველი ჩვენთაგანისთვის განასახიერებს ძველ, ყოფილ, დასაღუპად განწირულ ევროპას.
მე მხედველობაში მყავს კაიზერი ვილჰელმი.
ერთ-ერთი ეს აზრი მან ოდესღაც ჩაწერა რამდენადმე უცნაურ ალეგორიულ გამოსახულებაში რომელშიც ის მოუწოდებდა ევროპელ ხალხებს დაეცვათ თავისი "სიწმინდეები» აღმოსავლეთიდან მომავალი საფრთხისგან.
(გაგრძელება და დასასრული იქნება).
Герман Гессе, 1919
Произведения
БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ, ИЛИ ЗАКАТ ЕВРОПЫ
Версия для печати Размер шрифта:
Ничего нет вне, ничего - внутри, ибо что вне, то и внутри *
Придать связную и удобочитаемую форму мыслям, которыми я хочу здесь поделиться, оказалось для меня невозможным. Способности не те, а кроме того, мне кажется достаточно нескромной и сама манера - из нескольких пришедших в голову соображений выстраивать некое эссе с претензией на законченность и последовательность, в то время как на небольшое количество мыслей в нем приходится большое количество начинки. Нет, у меня, верующего в "Закат Европы" *, причем в закат культурной Европы в первую очередь, и вовсе нет причин заботиться о форме, которая неминуемо показалась бы мне маскарадом и ложью. Скажу словами самого Достоевского из последней книги "Братьев Карамазовых": "А впрочем, вижу, что лучше не извиняться. Сделаю как умею, и читатели сами поймут, что я сделал лишь как умел" 1.
Как мне представляется, в произведениях Достоевского, а всего сильнее в "Братьях Карамазовых" с невероятной отчетливостью выражено и предвосхищено то, что я называю "Закатом Европы". В том факте, что именно в Достоевском - не в Гёте и даже не в Ницше - европейская, в особенности немецкая, молодежь видит теперь своего величайшего писателя, я нахожу что-то судьбоносное. Стоит лишь бросить взгляд на новейшую литературу, как всюду замечаешь перекличку с Достоевским, пусть и на уровне простых и наивных подражаний. Идеал Карамазовых, этот древний, азиатски оккультный идеал начинает становиться европейским, начинает пожирать дух Европы. В этом я и вижу закат Европы. А в нем - возвращение к праматери, возвращение в Азию, к источникам всего, к фаустовским "матерям" *, и, разумеется, как всякая смерть на земле, этот закат поведет к новому рождению. Как закат этот процесс воспринимаем только мы, современники его [...]
Но что же это за "азиатский" идеал, который я нахожу у Достоевского и о котором думаю, что он намерен завоевать Европу?
Это, коротко говоря, отказ от всякой нормативной этики и морали в пользу некоего всепонимания, всеприятия, некоей новой, опасной и жуткой святости, как возвещает о ней старец Зосима, как живет ею Алеша, как с максимальной отчетливостью формулируют ее Дмитрий и особенно Иван Карамазов.
У старца Зосимы еще одерживает верх идеал справедливости, для него, во всяком случае, существуют добро и зло, хотя своею любовью он одаривает предпочтительно носителей зла. У Алеши этот вид новой святости осуществляется уже куда свободнее и живее, он ступает по грязи и сору своего окружения почти с аморальной непринужденностью, нередко он вызывает в моей памяти благороднейший завет Заратустры: "Я дал обет удаляться от всякого отвращения!" Но взгляните-ка: братья Алеши проводят эту мысль еще дальше, ступают по этому пути еще решительнее, и зачастую дело вопреки всему выглядит прямо так, будто соотношение братьев Карамазовых на протяжении толстой, трехтомной книги круто меняется, так что все незыблемо непреложное становится все более и более сомнительным, святой Алеша становится все более и более светским человеком, его светские братья делаются все более святыми, а самый необузданный и бедовый из них, Дмитрий, - прямо-таки самым святым, самым чутким и сокровенным пророком новой святости, новой морали, новой человечности. Это весьма странно. Чем безудержнее карамазовщина, чем больше порока и пьяной грубости, тем сильнее светит сквозь покров этих грубых явлений, людей и поступков новый идеал, тем больше духа и святости копится там, внутри. И рядом с пьяницей, убийцей и насильником Дмитрием и циником-интеллектуалом Иваном все эти безупречно порядочные типы вроде прокурора и других представителей буржуазности выглядят тем неказистее, тем бесцветнее, тем ничтожнее, чем более они торжествуют внешне.
Итак, "новый идеал", угрожающий самому существованию европейского духа, представляется совершенно аморальным образом мышления и чувствования, способностью прозревать божественное, необходимое, судьбинное и в зле, и в безобразии, способностью чтить и благословлять их. Попытка прокурора в своей длинной речи изобразить эту карамазовщину с утрированной иронией и выставить на осмеяние обывателей - эта попытка на самом деле ничего не утрирует, она даже выглядит слишком робкой.
В этой речи с консервативно-буржуазных позиций изображается "русский человек", ставший с тех пор популярным, этот опасный, трогательный, безответственный, хотя и с ранимой совестью, мягкий, мечтательный, свирепый, глубоко ребячливый "русский человек", которого и по сию пору любят так называть, хотя он, как я полагаю, давно уже намерен стать человеком европейским. Ибо в том-то и состоит закат Европы.
На этом русском человеке стоит задержать взгляд. Он намного старше, чем Достоевский, однако именно Достоевский окончательно представил его миру во всем плодотворном значении. Русский человек - это Карамазов, это Федор Павлович, это Дмитрий, это Иван, это Алеша. Ибо эти четверо, как они ни отличаются друг от друга, накрепко спаяны между собой, вместе образуют они Карамазовых, вместе образуют они русского человека, вместе образуют они грядущего, уже приближающегося человека европейского кризиса.
Между прочим, стоит обратить внимание на одну весьма и весьма странную вещь, а именно: как в ходе повествования Иван из цивилизованного человека делается Карамазовым, из европейца - русским, из оформленного исторического типа - бесформенным материалом будущего! Это осуществлено с единственной, сомнамбулической точностью - это соскальзывание Ивана с первоначального пьедестала выдержанности, разума, трезвости и научности, это постепенное, напряженное, отчаянное падение как раз того из Карамазовых, кто производит наиболее благопристойное впечатление, в истерию, в русскую стихию, в карамазовщину! Именно он, скептик, под конец беседует с чертом! Но об этом мы еще поговорим.
Итак, русский человек (который давно распространился и у нас, в Германии) не сводим ни к истерику, ни к пьянице или преступнику, ни к поэту или святому; в нем все это помещается вместе, в совокупности всех этих свойств. Русский человек, Карамазов, - это одновременно и убийца, и судия, буян и нежнейшая душа, законченный эгоист и герой совершеннейшего самопожертвования. К нему не применима европейская, то есть твердая морально-этическая, догматическая, точка зрения. В этом человеке внешнее и внутреннее, добро и зло, бог и сатана неразрывно слиты.
Оттого-то в душе этих Карамазовых копится страстная жажда высшего символа - бога, который одновременно был бы и чертом. Таким символом и является русский человек Достоевского. Бог, который одновременно и дьявол, - это ведь древний демиург. Он был изначально; он, единственный, находится по ту сторону всех противоречий, он не знает ни дня, ни ночи, ни добра, ни зла. Он - ничто, и он - все. Мы не можем познать его, ибо мы познаем что-либо только в противоречиях, мы - индивидуумы, привязанные ко дню и ночи, к теплу и холоду, нам нужен бог и дьявол. За гранью противоположностей, в ничто и во всем живет один лишь демиург, бог вселенной, не ведающий добра и зла.
Об этом много можно было бы толковать, но и сказанного достаточно. Мы уяснили себе существо русского человека. Это человек, который рвется прочь от противоположностей, от определенных свойств, от морали, это человек, который намерен раствориться, вернувшись вспять, в principium individuationis 1*. Этот человек ничего не любит и любит все, он ничего не боится и боится всего, он ничего не делает и делает все. Этот человек - снова праматериал, неоформленный материал душевной плазмы. В таком виде он не может жить, он может лишь гибнуть, падать метеоритом.
1 Принцип индивидуации (лат.).
Этого-то человека катастрофы, этот ужасный призрак и вызвал своим гением Достоевский. Нередко высказывалось мнение: счастье еще, что его "Карамазовы" не окончены, не то они взорвали бы не только русскую литературу, но и всю Россию, и все человечество.
Но и то, что высказано - даже если сказавший не договорил до конца, - нельзя загнать вспять, в небытие, сделать несказанным. Наличное, продуманное, возможное нельзя стереть с лица земли. Русский человек давно уже существует, причем существует и за пределами самой России; он правит половиной Европы, и грохот вызывавшего столько опасений взрыва был достаточно слышен в последние годы всюду. Выяснилось, что Европа утомлена, выяснилось, что ей хочется повернуть вспять, отдохнуть, возникнуть заново, возродиться.
Тут мне приходят в голову два высказывания одного европейца - европейца, который для любого из нас, вне всякого сомнения, символизирует старую, бывшую, обреченную ныне на гибель Европу. Я имею в виду кайзера Вильгельма. Одно из этих изречений он некогда вписал под несколько странное аллегорическое изображение, призывая в нем народы Европы беречь свои "святыни" от грозящей с Востока опасности.
No comments:
Post a Comment