4.14.2013

საინტერესო თანამედროვეთა გალერეიდან - ლევ კოპელევზე, ბოგატირიოვზე და ა.შ.:

ეს ლევია
"ზვიად გამსახურდიას ვიცნობ როგორც ნიჭიერ ლიტერატორ-მთარგმნელს და ინგლისურენოვანი ლიტერატურის სერიოზულ მეცნიერ მკვლევარს, ისევე როგორც კეთილშობილ ადამიანს და მაღალი მოქალაქეობრივი სიმამაცის მქონე პატრიოტს", 1978 წლის 9 იანვარი //ლევ კოპელევი//.

გამომძიებელ ს.დ. ბალაშოვს
ლევ ზალმანის //ზინოვის// ძე კოპელევისგან,
დავიბადე 1912 წ.ქ.კიევი, ებრაელი
მშობლიური ენა რუსული, მოსკოვი, A-319, წითელარმიელთა,29,ბინა 59

1. უწყება, რომლითაც მოწმედ გამომოძახეთ, მე მივიღე მხოლოდ საღამოს იმავე დღეს //ის არასწორად იყო გაგზავნილი სხვა საფოსტო განყოფილებაში//. უწყებას ეწერა "განმეორებით ", მაგრამ ადრე ასეთი უწყება არ მიმიღია. 

2. გპასუხობთ კითხვებზე რომლებიც დამისვით დღეს, 1978 წლის 9 იანვარს/

3. ზვიად გამსახურდიას ვიცნობ როგორც ნიჭიერ ლიტერატორ-მთარგმნელს და ინგლისურენოვანი ლიტერატურის სერიოზულ მეცნიერ მკვლევარს,ისევე როგორც კეთილშობილ ადამიანს და მაღალი მოქალაქეობრივი სიმამაცის მქონე პატრიოტს.

4. ამიტომ მე მტკიცედ მწამს რომ გამსახურდიას დაპატიმრება და დევნა ზიანს აყენებს ჩვენი სახელმწიფოს პრესტიჟს და ამით საერთაშორისო შეთანხმებებს ადამიანის უფლებათა შესახებ, შეთანხმებებს რომლებსაც ხელი მოაწერა ჩვენმა ქვეყანამაც.

5. გამსახურდიასა და მისი მეგობრების დევნა ვნებს ჩვენი სახელმწიფოს პრესტიჟს და ამან შეიძლება მხოლოდ გამოიწვიოს უნდობლობა ამაზე პასუხისმგებელი პირებისა და დაწესებულებების მიმართ.

6. ვფიქრობ რომ ჩვენებები მომთხოვეს იმიტომ რომ ერთი წლის წინ მე ღია წერილით ვეკამათე გამსახურდიას და მის მეგობრებს. ეს მეგობრული პოლემიკა გამოიწვია უთანხმოებამ კერძო საკითხებზე რომლებიც არაა დაკავშირებული სახელმწიფო უსაფრთხოებასთან.


7. ამ საკითხებზე მეტს არაფერს ვიტყვი.

გიგზავნით ნაწყვეტებს წერილიდან რომელიც გავუგზავნე პროკურატურის გამომძიებელ ტიხონოვს.

1978 წლის 9 იანვარი
//ხელმოწერა//

ეს შესანიშნავი წერილი გამოქვეყნდა წიგნში "ზ. გამსახურდია ავტობიოგრაფია დამოუკიდებელი საქართველოსთვის", გვ.225-226 //რედაქტორ-გამომცემელი მანანა არჩვაძე-გამსახურდია//. წიგნი რუსულად მოსკოვში გამოიცა 1996 წელს. 


ეხლა ბარემ უფრო ახლოს გავიცნოთ ლევ კოპელევი

ვლადიმირ კორნილოვი, ლევ კოპელევის ბობოქარი და პარადოქსული ცხოვრება 
//ფრაგმენტები//:

გერმანიაში მას ქუჩებშიც ცნობდნენ. საკმარისი იყო ის გამოჩენილიყო რაღაც შეკრებაზე, მაგალითად ფრანკფურტის წიგნის ბაზრობაზე რომ მაშინვე ჩნდებოდნენ ტელეკამერები და მას არ უშვებდნენ საღამომდე.

მისთვის, მისივე წინადადებით, შექმნეს ვუპერტალის პროექტი //მრავალსაუკუნოვანი რუსულ-გერმანული კავშირებისადმი მიძღვნილი დიდი და მრავალწლიანი პროგრამა//.

ის გახდა პროფესორი მკვლევარი. მას მისცეს თანამშრომელთა ჯგუფი რომელსაც მან ხუმრობით დაარქვა ოთხთა ბანდა.

მას ლექციების წასაკითხად იწვევდნენ გერმანული უნივერსიტეტები. მისი წიგნები იყიდებოდა, მოკლედ, გერმანიაში მან სახელი გაითქვა.

რუსეთშიც იცნობდნენ მას, ძირითადად ვიწრო წრეში. ეხლახან ევგენი ევტუშენკომ ის მიაკუთვნა მეოცე საუკუნის 3-4 უმნიშვნელოვანეს ფიგურას, მაგრამ ის ბევრად უფრო და ნამდვილად ცნობილი იყო გერმანიაში.

ასეთია ლევ კოპელევის ერთ-ერთი პარადოქსი.
ის დაიბადა 1912 წელს უკრაინაში, აგრონომის ოჯახში. ყოველ ზაფხულს ატარებდა სოფელში გერმანელ კოლონისტთა შორის და მან გერმანული ენა ბავშვობიდან იცოდა, ამან განაპირობა პროფესიის არჩევა.

ის გერმანისტი გახდა.

არის ებრაელთა ორი ყველაზე გავრცელებული ტიპი - სკეპტიკოსები და ენთუზიასტები. ლევ კოპელევი ენთუზიასტი იყო.

მოსკოვში სწავლისას ის დაუმეგობრდა საერთაშორისო მუშათა მოძრაობის მოღვაწე ფრიც პლატენს რომელიც 1917 წელს იყო ლენინის რუსეთში ჩასვლის ორგანიზატორი და ამ მეგობრობამ განამტკიცა მისი კომუნისტური იდეალები.

ასე მოხდა რომ მან ახალგაზრდობიდან გაიზიარა თავისი დროის მრავალი შეცდომა და დაბნეულობა.

პატიმარი და ლევ კოპელევი, 1948,
დახატა პატიმარმა ვიქტორ დეულმა 
დღეს, როდესაც რუსეთის ისტორიულმა მაგალითმა ბევრი რამე დაგვანახა იოლია ენთუზიასტების განსჯა. მაგრამ კოპელევის ახალგაზრდობაში იმათ ვისაც ახსოვდა ცარიზმის საშინელებები და ალბათ არც ყველაზე უარეს ადამიანებს ეჩვენებოდათ რომ საზოგადოების უკეთესად მოწყობა შეიძლებოდა რყევების და გადატრიალებების მეშვეობით.

რა ტრაღედიად იქცა ეს გულუბრყვილო ოცნებები მათთვის და არა მარტო მათთვის ჩვენთვის ცნობილია.

სამყაროს გადაკეთების შესაძლებლობისა კოპელევს სწამდა ფრონტზეც. ომის ყველა საშინელებებშიც, დამცირებებშიც და არაადამიანობაშიც ის გულუბრყვილოდ თვლიდა რომ მისი ემოციური პროპაგანდა შესძლებდა ნაცისტების გადაქცევა ინტერნაციონალისტებად.

მისი მეგობარი ლიტერატურათმცოდნე ეფიმ ეტკინდი იხსენებდა თუ როგორ წააწყდა კოპელევს 1941 წლის შემოდგომაზე ჩრდილო-დასავლეთ ფრონტზე. გერმანელებისგან ას მეტრში მწოლიარე კოპელევი მეგაფონში ღრიალებდა:

"გერმანელო ჯარისკაცებო დაგვნებდით! ინტერნაციონალური სოლიდარობის და მუშურ-გლეხური ძმობის ერთგულნი ჩვენ გაძლევთ სიცოცხლის, ცხელი საჭმელის და თბილი ბინის გარანტიას! გაუმარჯოს ჰიტლერისგან თავისუფალ გერმანიას!

ეტკინდის თქმით გერმანელებმა ის მაშინვე დაინახეს. ირგვლივ უკვე ფეთქდებოდა ნაღმები, მაგრამ რაც უფრო ახლოს ეცემოდა ხელყუმბარები მით უფრო განწირულად ყვიროდა ლევი

"გერმანელო ჯარისკაცებო! თქვენი ერთადერთი გამოსავალია წითელი არმიის მხარეს გადასვლა!", თუმცა საშველები ჩვენ უფრო ვიყავით ვიდრე გერმანელები...

მაგრამ ისტორიის ტეხილთა პერიოდებში თავის საუკუნესთან ერთად მოყანყალე ეს ენთუზიასტი დგავდა ერთადერთ სწორ ნაბიჯებს.კეთილ, თავგანწირულ და არაორდინარული ადამიანს შინაგანი ალღო უბიძგებდა საწინააღმდეგოდ სვლისკენ.

მეორე მსოფლიო ომის დროს "დიდმა" ილია ერენგურგმა დაწერა რომ კარგი გერმანელი მკვდარი გერმანელია.
მაგრამ ებრაელმა და პოლიტმუშაკმა ლევ კოპელევმა ყურადღება არ მიაქცა ამას და 1945 წლის გაზაფხულზე ის იცავდა მშვიდობიან გერმანელებს საბჭოთა ყაჩაღებისგან.

საბჭოთა ხელისუფლებამ ეს სათანადოდ დააფასა, გამოაცხადა რომ უმწეო ადამიანების დაცვა საბჭოთა მხეცებისგან არის ბურჟუაზიული და არა კომუნისტური ჰუმანიზმი და ლევ კოპელევი 10 წლით ჩასვა ციხეში.... 


იმ დროს ინერგებოდა გერმანელთა სიძულვილი და ამას ყვებოდნენ ომით გაგიჟებული საუკეთესო ადამიანებიც.

კოპელევმა მოახერხას ამ სიძულვილის გარეთ დარჩენა.

ამან დაიცვა კოპელევი ცხოვრებისეული საზიზღრობისგან.


საბჭოთა მხეცებისაგან მშვიდობიან გერმანელთა დამცველი კოპელევი პატიმრობაშიც არ მოტეხილა. ყველაფერთან ერთად ის კარგი პრაქტიკოსიც იყო.

გერმანისტი კოპელევი მედძმა გახდა და მან ისწავლა ნემსების კეთება და საშუალებების ხმარება.


ის ციხეშიც ახერხებდა თავისუფალ ადამიანად ცხოვრებას....

ციხიდან გამოსვლის შემდეგ ის აქტიურად ჩაერთო საზოგადოებრივ ცხოვრებაში, წერდა,თარგმნიდა, კითხულობდა ლექციებს უცხოური ლიტერატურის ბიბლიოთეკაში....

კოპელევი თითქოს გაჩენილი იყო ლიბერალიზაციისთვის. მან დაიჯერა ხრუშჩოვის ლიბერალიზაციისა. ისევ შევიდა კომუნისტურ პარტიაში, გახდა მწერალთა კავშირის მოსკოვის განყოფილების წევრი, სტალინის საწინააღმდეგო აქციების აქტიური მონაწილე.

ის იყო ხელოვნების ისტორიის ინსტიტუტის უფროსი მეცნიერ-თანამშრომელი. წერდა წიგნებს და წერილებს გოეთეზე,თომას მანზე,ბრეხტზე,ლეონგარდ ფრანკზე, ვაინერტზე, შტრიტმატერზე. მან იყიდა ბინა მწერალთა კოოპერატიულ სახლში.

მაგრამ ხრუშჩოვის ლიბერალიზმი ხანმოკლე აღმოჩნდა. სინიავსკის და დანიელის დაპატიმრების შემდეგ მოსკოვის და ძირითადად ლიტერატურული საზოგადოებისთვის დადგა ხელმწერების დრო. კოპელევიც ისევ არ დარჩა განზე. ის აწერდა ხელს დევნილ სხვაგვარად მოაზროვნეთა დამცველ კოლექტიურ წერილებს და მარტო გამოდიოდა გერმანულ პრესაში წერილებით რომლებითაც ევროპელებს აფრთხილებდა სტალინიზმის აღორძინების შესახებ.

წარსულთან დაშორება მუდამ ძნელია, მაგრამ კოპელევი წარსულს შორდებოდა ღირსეულად, მან უარყო პარტიული დოგმები და დასძლია უცხოელის შიში.

კოპელევმა პირველმა გადადგა ნაბიჯი ღია საზოგადოებისკენ.

ამის გამო კოპელევი გარიცხეს კომუნისტური პარტიდან.

მეორე ასეთს, კონსტანტინ ბოგატირიოვს კი სადარბაზოში გაუხეთქეს თავი და ამის შემდეგ თვენახევარში ბოგატირიოვი მოკვდა.
-----------------------------------------------------------------------------------
წიგნი "პოეტი და მთარგმნელი კონსტანტინ
ბოგატირიოვი, გერმანული ლიტერატურის მეგობარი".
გამოვიდა მიუნხენში 1982 წელს. ბოგატირიოვის
ნაშრომების ხელახლა გამოცემა რუსეთში დაიწყეს
მხოლოდ 1980-ანი წლების ბოლოს.
მ. რუნიცკი, "უანგარო მსახურების მაგალითი", წერილი დაიბეჭდა რუსულ ჟურნალში "ინოსტრანნაია ლიტერატურა" //"უცხოური ლიტერატურა"//, 2001 წლის მეექვსე ნომერში.
// ნაწყვეტი//.

М. Рудницкий
ПРИМЕР БЕСКОРЫСТНОГО СЛУЖЕНИЯ
Заметки о Константине Богатыреве

ნაწყვეტი, თავისუფალი თარგმანი.

არა და შეეძლო მთელი სიცოცხლე შაშვივით ფშტვენა და კაკლის მურაბის დაყოლება.
მაგრამ როგორც ჩანს არ შეიძლება ასე //ო.მანდელშტამი//.

А мог бы жизнь просвистать скворцом, Заесть ореховым пирогом…Да, видно, нельзя никак.
О. Мандельштам
---------------------------------------------------------------------------------------------------



რეპრესირებული პოეტი, მთარგმნელი, უფლებათადამცველი კონსტანტინ პეტროვიჩ ბოგატირიოვი მოკლეს ბანდიტური თავდასხმისას. //მერე ბერიას მიერ აღზრდილ აკადემიკოს სახაროვს ნობელის პრემია მისცეს. გ.მ.//.

ჩეკისტოკრატიის ცინიზმი და სისხლიანი ბალაგანი- ბერიას ხელქვეითი და მისი საქმის გამგრძელებელი აკადემიკოსი სახაროვი ასაფლავებს ბერიას კადრების მიერ მოკლულ კონსტანტინე პეტრეს ძე ბოგატირიოვს.


-----------------------------------------------------------------------------------------------

1976 წლის გაზაფხულის მზიან დღეს პერედელკინოს სასაფლაოზე უამრავი ხალხის დასწრებით დაკრძალეს ნათელი სულის ადამიანი, გამოჩენილი პოეტი და მთარგმნელი.

აპრილის ერთ საღამოს ის საკუთარი სახლის სადარბაზოში ცემით მიასიკვდილეს და ის კიდევ თვენახევარი ტანჯვა-წამებით კვდებოდა საავადმყოფოში.
ამაზე მაშინ ლაპარაკობდა მთელი თავზარდაცემული მოსკოვი. მაშინ საბჭოთა დემოკრატიზაცია ჯერ არ იყო დაწყებული, ჯერ ცოცხალი იყო მამა ალეკსანდრ მენი, ბავშვი იყო ცნობილი ჟურნალისტი ხოლოდოვი და საბჭოთა დემოკრატი მკვლელების სახე ჯერ უცნობი იყო, ადამიანები არ იყვნენ მიჩვეულნი ყოველდღიურ დაკვეთილ მკვლელობებს და იმუნიტეტიც არ არსებობდა.

ადამიანებში ჯერ კიდევ არ იყო ყოფითი ჩვევის დონეზე გამჯდარი ის აზრი რომ საბჭოთა დემოკრატიას შეეძლო ადამიანის თამაშ-თამაშ და დაუსჯელად მოკვლა თუ კი ეს ადამიანი მას არ მოეწონებოდა.
სამაგიეროდ ყველამ იცოდა ყოვლისშემძლე კგბს შესახებ და ყველა ხედავდა თუ რა უხალისოდ და უნიათოდ ცდილობდა საქმის გამოძიებას საბჭოთა მილიცია-პოლიცია. 

ყველაფერი გასაგები იყო. 1925 წელს დაბადებული მოქალაქე კონსტანტინ პეტროვიჩ ბოგატირიოვი ადრე ნასამართლევი იყო პოლიტიკური მუხლით, იყო სიკვდილმისჯილიც, თუმცა, შემდეგ რეაბილიტირებული.

კონსტანტინ ბოგატირიოვის საფლავი
პერედელკინოს სასაფლაოზე
პატიმრობის შემდეგ ის ურთიერთობდა ნამეტანი საეჭვო პირებთან, პასტერნაკთან და ახმატოვასთან, დისიდენტებთან, ლევ კოპელევთან და ვოინოვიჩთან რომლებიც ცილს სწამებდნენ დიად საბჭოთა კავშირს.

ის ურთიერთობდა დასავლეთგერმანელ მწერლებთან ჰაინრიხ ბიოლთან და ჰანს ვერნერ რიხტერთან.

კომპეტენტურ საბჭოთა ორგანოებთან შეუთანხმებლად დადიოდა მიღებებზე უცხოეთის საელჩოებში და სტუმრად უცხოელ დიპლომატებთან, აძლევდა ინტერვიუებს ბურჟუაზიულ ჟურნალისტებს და წერილებს სწერდა ემიგრანტებს რომან იაკობსონს და გლებ სტრუვეს.

იბეჭდებოდა უცხოურ, მეტიც, ემიგრანტულ პრესაში და, ჰოი საშინელებავ, ლაპარაკობდა და წერდა იმას რასაც ფიქრობდა.

თარგმნიდა იმ მწერლებს ვისი თარგმნაც უნდოდა //გოეთეს და რილკეს// და ცდილობდა არ ყოფილიყო დამოკიდებული რომელიმე საბჭოთა დაწესებულებაზე.

მოკლედ ყველა მიხვდა რომ აკადემიკოსი სახაროვის აღმზრდელი ორგანიზაცია კგბს აზრით ბოგატირიოვი ნამდვილად მოსაკლავი იყო. მილიციამ არ გამოიძია მისი მხეცური მკვლელობა და ვერც ერთმა საბჭოთა გაზეთმა ვერ გაბედა დაბეჭდვა ცნობისა ცნობილი მთარგმნელის, საბჭოთა კავშირის მწერალთა კავშირის წევრი ბოგატიორიოვის მხეცური მკვლელობის შესახებ.
http://magazines.russ.ru/inostran/2001/6/rudnicky.html

Михаил Рудницкий
Пример бескорыстного служения
Заметки о Константине Богатыреве

Опубликовано в журнале:
«Иностранная литература» 2001, №6
Статьи, эссе
М. Рудницкий
ПРИМЕР БЕСКОРЫСТНОГО СЛУЖЕНИЯ
Заметки о Константине Богатыреве

А мог бы жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом…
Да, видно, нельзя никак.
О. Мандельштам

Поэт, переводчик, правозащитник, был репрессирован (1951-1956). Умер от ран, полученных в результате бандитского нападения.

Похоронен на Переделкинском кладбище.

25 лет назад, солнечным июньским днем 1976 года, на Переделкинском кладбище при большом стечении народа был похоронен Константин Петрович Богатырев — выдающийся поэт-переводчик и светлой души человек. О его гибели — на закате солнечного апрельского дня он был до смерти избит в подъезде собственного дома, после чего еще более полутора месяцев мучительно умирал в больничной палате — с ужасом говорила тогда вся Москва. Задубелый иммунитет к каждодневным заказным убийствам в людях тогда еще не выработался, еще живы были и священник отец Александр Мень, и будущий репортер, а тогда еще ребенок Дима Холодов, и будущий политик, а тогда еще молодой ученый Галина Старовойтова. Мысль о том, что человека, если он кому-то мешает, можно запросто “заказать”, и убийство его раскрыто не будет, а убийцы останутся на свободе, живыми и безнаказанными, в ту пору еще не овладела массовым сознанием на уровне бытовой привычки. Зато о вездесущем всесилии КГБ знал каждый, и безусловность этого знания в сочетании с тем, как вяло пытались раскрыть это убийство органы, именуемые у нас правоохранительными, порождала в умах только одну версию случившегося. Еще бы — ведь гражданин Богатырев Константин Петрович, 1925 г. рожд., ранее судимый и приговоренный к расстрелу по политической статье, впоследствии, правда, реабилитированный, по выходе из заключения общался с кем попало, например, с небезызвестными Пастернаком и Ахматовой, с диссидентами Копелевым и Войновичем, с клеветавшими на нашу страну западногерманскими писателями Генрихом Бёллем и Хансом Вернером Рихтером, ходил без согласования с компетентными органами на приемы в иностранные посольства и в гости к зарубежным дипломатам, давал интервью буржуазным журналистам, вел переписку с эмигрантами Романом Якобсоном и Глебом Струве, печатался в зарубежной и даже эмигрантской прессе, а кроме того вообще говорил и писал что думает, переводил кого хочет и ни от каких советских учреждений зависеть не желал. Поскольку органы, именуемые у нас правоохранительными, и поныне не раскрыли зверского преступления, жертвой которого пал Константин Богатырев, ставшую общепринятой версию его гибели и по сей день трудно опровергнуть. В наши дни за независимое расследование подобных преступлений берутся хотя бы журналисты. Тогда же об обстоятельствах гибели известного переводчика, члена Союза писателей не осмелилась сообщить ни одна советская газета.


ცნობილი ფოლკორისტი პ. ბოგატირიოვის შვილ, მთარგმნელ კ.პ.ბოგატირიოვს //1925-1976// 25 წლის ასაკში მიუსაჯეს სიკვდილი და შემდეგ განაჩენი შეუცვალეს 25-წლიანი პატიმრობით. 1956 წელს განთავისუფლების შემდეგ ის გახდა ადამიანის უფლებათა დამცველი მოძრაობის აქტიური წევრი.

1976 წელს მას საკუთარი სახლის სადარბაზოში თავს დაესხნენ როგორც ჩანს კგბს მიერ დაქირავებული მკვლელები და სცემეს ის. კ.პ. ბოგატირიოვი გარდაიცვალა ჭრილობებისგან.

კგბს დაქირავებული მკვლელების მიერ მოკლული კ.პ. ბოგატირიოვი ცნობილი იყი რილკეს და ერიკ კესტნერის თარგმანებით.თარგმნიდა ასევე გოეთეს, თომას მანს, ე.შრიტმატერს.
http://www.bbc.co.uk/russian/radio/2009/07/090716_archive_culture_bogatyrev.shtml
московском поэте и переводчике К.П. Богатыреве (1925-1976). Сын известного фольклориста П. Богатырева, он в 25 лет был приговорен к смертной казни, которую заменили 25-летним заключением. Освободившись в 1956 году, стал активным участником движения за права человека. В 1976 году был зверски избит (очевидно, наемными убийцами КГБ) в подъезде своего дома и умер от ран. Известен переводами Рильке и Эрика Кестнера.

ეს ვიკიპედიიდანაა:

კონსტანტინე პეტრეს ძე ბოგატირიოვი დაიბადა პრაღაში სადაც ცხოვრობდნენ და მუშაობდნენ მისი მშობლები. 3 წლისა ჩავიდა დედასთან ერთად მოსკოვში ბებიის სანახავად. ჩეხეთში წასვლის ნებართვა კონსტანტინეს დედას არ მისცეს.

მამამისი პეტრე გრიგოლის ძე ბოგატირიოვი საბჭოთა კავშირში დაბრუნდა მხოლოდ 1940 წელს.

ომის დაწყებისას ჩააბარა ფეხოსანთა სასწავლებელში ვოლგაზე. ომობდა არტილერიაში, "კატიუშებზე". გამარჯვების შემდეგ ლეინტენანტის წოდებით მსახურობდა მოკავშირეების მიერ ოკუპირებულ ბერლინში. მისი მოვალეობა იყო გერმანული შლიაგერების მოსმენა ცენზურის მიზნით. დემობილიზაციის შემდეგ ჩააბარა მოსკოვის უნივერსიტეტის ფილოლოგიურ ფაკულტეტზე.

1951 წელს მესამე კურსელი ბოგატირიოვი დაიჭირეს კგბს საიდუმლო თანამშრომელის 

//სეკსოტის// დაბეზღებით. მას დააბრალეს სახელმწიფო გადატრიალების მოწყობის და მთავრობის ყველა წევრის მოკვლის მცდელობა.

გაასამართლეს და მიუსაჯეს სიკვდილით დასჯა. შემდეგ ეს განაჩენი შეცვალეს 25 წლიანი პატიმრობის განაჩენით. იჯდა ვორკუტას ბანაკში სადაც დაიწყო საყვარელი გერმანელი პოეტების ლექსების თარგმნა. მან ეს ლექსები ზეპირად იცოდა.

თავისი ცხოვრების საქმედ თვლიდა რაინერ მარია რილკეს "ახალი ლექსების" თარგმნას. ეს ნაშრომი მთლიანად გამოიცა 1977 წელს სერიაში ლიტერატურული ძეგლები. მისი მეორე უმნიშვნელოვანესი ნაშრომია ერიხ კესტნერის 30-ზე მეტი ლექსის და საბავშვო რომანი "ბიჭი ასანთის ყუთიდან"-ის თარგმნა. ის ასევე თარგმნიდა ფ.ჰიოლდერლინისმა. ფონ შამისოს, პ.ცელანის, გ.ტრაკლის, ი.ბახმანის ლექსებს, კ.მანის "მეფისტოს". გოეთეს წერილებს, რეცენზიებს და შენიშვნებს, კ.ფ. ხებელის, მ.ფრიშის და ფ.დიურენმატის პიესებს. თვითონაც წერდა ლექსებს, მაგრამ არ უყურებდა მათ სერიოზულად და არ ინახავდა.

1976 წლის 26 აპრილს საღამოს მეცხრე საათზე უცნობებმა მის ბინასთან რამოდენიმეჯერ დაარტყეს კასტეტი. თავის ქალის ფუძის გადატეხით ის მიიყვანეს საავადმყოფოში. 15 ივნისს გონზე მოვიდა, მაგრამ არ ახსნა მომხდარის მიზეზები.

კონსტანტინე ბოგატირიოვი გარდაიცვალა 18 ივნისს. მისი მკვლელები ვერ //არ// იპოვეს.

1982 წელს მიუნხენში გამოიცა წიგნი სათაურით "პოეტი-მთარგმნელი კონსტანტინე ბოგატირიოვი, გერმანული ლიტერატურის მეგობარი".

რუსეთში მისი ხელახლა გამოცემა დაიწყეს მხოლოდ 1980-ანი წლების ბოლოს.

Родился в Праге, где тогда жили и работали его родители. В трёхлетнем возрасте приехал с матерью в Москву навестить бабушку. Разрешения на выезд в Чехию мать Константина не получила. Его отец Пётр Григорьевич Богатырёв вернулся в СССР только в 1940 году.

С началом войны поступил в пехотное училище на Волге. Воевал в артиллерии, на «катюшах». После победы, в звании лейтенанта, служил в оккупированном союзниками Берлине. В его обязанности входило, в частности, прослушивание немецких шлягеров на предмет цензурирования. Демобилизовавшись, поступил на филологический факультет Московского университета.

В 1951 г. Богатырёв, будучи на третьем курсе, был арестован по доносу сексота. Обвинялся в попытке государственного переворота и убийства всех членов правительства. Осуждён по статьям 58-10 и 58-11 Уголовного кодекса РСФСР, приговорён к смертной казни, заменённой 25 годами лишения свободы. Срок отбывал в Воркутлаге, где начал переводить с немецкого стихи любимых поэтов, которые помнил наизусть.

Делом жизни считал перевод «Новых стихотворений» Райнера Марии Рильке, полностью эта работа вышла в свет в серии «Литературные памятники» в 1977 г. Другая важнейшая работа Богатырёва - сочинения Эриха Кестнера, которого он любил с детства и с которым переписывался в течение многих лет; он перевёл более 30-ти стихотворений и роман для детей «Мальчик из спичечной коробки». Переводил также стихи Ф. Гёльдерлина, А. фон Шамиссо, П. Целана, Г. Тракля, Б. Брехта, И. Бахман, прозу («Мефисто» К. Манна, статьи Томаса Манна, статьи, рецензии и заметки Гёте) и драматургию («Ирод и Мариамна» К. Ф. Хеббеля, «Дон Жуан, или Любовь к геометрии» М. Фриша, «Геркулес и Авгиевы конюшни» Ф. Дюрренматта). Писал стихи, однако не принимал их всерьёз и не хранил.

26 апреля 1976 г., в девятом часу вечера, неизвестные нанесли Богатырёву несколько ударов кастетом у порога его квартиры на пятом этаже «писательского» дома (Красноармейская, 25). С переломом основания черепа и в бессознательном состоянии Богатырёв был доставлен в больницу. 15 июня он пришёл в сознание, однако объяснить причины происшедшего отказался. 18 июня Константин Богатырёв умер. Его убийцы не были найдены.

В 1982 году в Мюнхене вышла книга под названием «Поэт-переводчик Константин Богатырёв. Друг немецкой литературы». На Родине его начали переиздавать только в конце 1980-х гг.

პირველი ნაბიჯი ღია საზოგადოებისკენ გადადგა სწორედ ლევ კოპელევმა.

1960-70-ანი წლების საბჭოთა ინტელიგენტს შეიძლებოდა ყვარებოდა დასავლური ლიტერატურა და კინო. ის შეიძლებოდა აღფრთოვანებული ყოფილიყო დასავლური დემოკრატიით.

მაგრამ ცოცხალი უცხოელისა მას ეშინოდა. მან იცოდა რომ თუ კი გაიცნობდა უცხოელს და მისი ან მასთან სტუმრობის შემდეგ მას ელოდა სერიოზული უსიამოვნებები კგბში დაბარების ჩათვლით და საბჭოთა ხელისუფლებისაგან უამისოდაც გატანჯული საბჭოთა ინტელიგენტი ფიქრობდა ღირს თუ არა ამად უცხოელთან ურთიერთობა.

ლევ კოპელევიც და ბოგატირიოვიც ანგრევდნენ ამ შიშის და გაუცხოების კედელს რომელიც ალბათ არ ყოფილა ბერლინის კედელზე უფრო სუსტი კონსტრუქცია.

ლევ კოპელევი დასავლეთის საზოგადო მოღვაწეებს,მწერლებს და ჟურნალისტებს აცნობდა რუს მწერლებს და დისიდენტებს და ამ კავშირების წყალობით დასავლეთში მიდიოდა ხელნაწერები,უფლებადამცველი წერილები და დასავლეთიდან მოდიოდა დაპატიმრებული დისიდენტებისთვის გათვალისწინებული დახმარება.

კოპელევი მეგობრობდა ნახევარ მოსკოვთან და მის სახლში აღმოსავლეთი და დასავლეთი,ალბათ პირველად რუსეთში,სწავლობდნენ ცოცხალ ურთიერთობაში ერთმანეთის გაგებას.

კომუნისტური დოგმატებით გაჟღენთილი რუსული ინტელიგენცია აიდეალებდა დასავლეთის კონსერვატულ წრეებს და მას არ უყვარდა დასავლეთის მემარცხენე ინტელიგენცია რომლისგანაც თავის დროზე დიდად იყო დავალებული.

კოპელევს კი არ ჰქონდა წინასწარ აჩემებული ვიწრო დამოკიდებულება სხვადასხვა პოლიტიკური მიმართულებებისადმი და მის სახლში ერთმანეთს ხვდებოდნენ სრულიად სხვადასხვა შეხედულების ადამიანები.

ბუნებრივია რომ გერმანისტი ლევ კოპელევი ვერ ასცდა რომანისტ ჰაინრიხ ბიოლს.

მათი ნაცნობობა მაშინვე გადაიზარდა დიდ უღრუბლო მეგობრობაში რომელიც გაგრძელდა 1985 წლამდე,ბიოლის სიკვდილამდე.

ჰაინრიხ ბიოლი რუსეთისთვისაც ისევე მნიშვნელოვანი იყო როგორც გერმანიისთვის.

რუს ავტორებს დიდი ხნის მანძილზე არ შეეძლოთ ღია პრესაში თავისი აზრის გამოთქმა ტოტალიტარიზმის შესახებ.

და ბიოლის რომანებმა ბევრი რამ უთხრეს რუს მწერლებს სახელმწიფო ძალადობისადმი წინააღმდეგობის გაწევის შესახებ.

მოთხრობაში "ბილიარდი ათის ნახევარზე" ბიოლმა განსაზღვრა ზნეობრივი მოქმედების ნორმები.

მან ადამიანები დაყო კრავის ზიარების მიმღებ ადამიანებად და კამეჩის ზიარების მიმღებ ადამიანებად.


კამეჩის ზიარების მიმღებები სულაც არ არიან აუცილებლად ნაცისტები ან კომუნისტები. მაგრამ ესენი არიან ისინი ვისთვისაც ახლოსაა ძალის,სისასტიკის კულტი და რომლებიც ქედმაღლურად,ზიზღით უყურებენ ადამიანის ღირსებას. 

ბიოლის და კოპელევის ბიოგრაფიები და აღზრდა სულაც არ ჰგავდა ერთმანეთს,მაგრამ მათ ანათესავებდა პირველ რიგში კამეჩის ზიარების ანუ არაადამიანობის ყველა გამოვლინების სიძულვილი. 
ბიოლსაც და კოპელევსაც მოუწიათ დაახლოებით ერთ დროს ცხოვრება. და ეს დრო ყველაზე საშინელი დრო იყო როგორც გერმანიისთვის ისე რუსეთისთვის.

მაშინ ყველაფერი უბიძგებდა ადამიანს კამეჩის ზიარების მიღებისკენ,მაგრამ ორივემ შესძლო ამისთვის წინააღმდეგობის გაწევა.
ჰაინრიხ ბიოლი ყურადღებით აკვირდებოდა ადამიანებს და მან ერთხელ თქვა რომ ლევ კოპელევი ერთდროულად ჰგავს როგორც დონ კიხოტს ისე სანჩო პანსას. 

სინამდვილეში კოპელევის ყველა წამოწყება არ ჩანდა გონივრულად.

მან ერთხელ თავის მეგობარ პოეტ დავიდ სამოილოვს უთხრა რომ მთელი ღამე არ უძინია და წერდა წერილს სკკპ ცენტრალურ კომიტეტში, რომ უნდოდა იქ მსხდომი იდიოტებისთვის ახსნა იმისა რომ ისინი ცუდად მუშაობენ დასავლეთის მემარცხენე ინტელიგენციასთან. 


- "შენ გინდა რომ ამ იდიოტებმა კარგად იმუშავონ მათთან?"- იკითხა სამოილოვმა.
ლევმა გადიხარხარა და დახია თავისი წერილი.

კოპელევს წაართვეს პარტბილეთი. ის გააგდეს სამსახურიდან, მწერალთა კავშირში დატოვეს მაგრამ წაართვეს პუბლიკაციების შესაძლებლობა....

მაგრამ კოპელევი არ დაიბნა,მან დაიწყო საკანდიდატო დისერტაციების წერა კავკასიელი დამწყები ლიტერატურათმცოდნეებისთვის და სულაც არ ყოფილა გაჭირვებული. 


და ამავე დროს წერდა ავტობიოგრაფიულ ტრილოგიას "შეინახეთ სამუდამოდ", "და შევიქმენი კერპი", "დაამშვიდე ჩემი წუხილი...."ამ წიგნებში კოპელევმა გადმოსცა ბანაკის საშინელი გამოცდილება და სიყვარულით და იუმორით აღწერა თავისი პატიმრობის ამხანაგები. თავისი თავი მას სულაც არ შეუალამაზებია, მან აღწერა თავისი ცოდვები და შეცდომები, გამოიყვანა საკუთარი თავი ისე როგორც ხედავდა, საკმაოდ ფხიზლად...


ამასობაში მისი ცხოვრება გართულდა. პირველ სართულზე მცხოვრები კოპელევის ფანჯრებს ესროდნენ ქვებს და ის გადავიდა მეზობელ სახლში,უფრო პატარა მაგრამ უფრო მაღლა მდებარე ბინაში. 

სულ უფრო და უფრო მეტი მეგობარი ხვდებოდა ბანაკში და კოპელევი ისევ აწერდა ხელს წერილებს. 1977 წელს ისევ გართულდა ა.დ.სახაროვის მდგომარეობა და ჩვენ მსოფლიოს წამყვანი ქვეყნების ხელმძღვანელებს ვთხოვეთ აკადემიკოსის დაცვა.

ეს წერილი დავწერეთ ერთად. მან დაწერა 6 ფურცელი,მე შევამოკლე ერთ ფურცლამდე, მაგრამ ერთად მოვაწერეთ ხელი. 

ხელისუფლების რეაქცია მყისიერი იყო. ჩვენ გაგვრიცხეს მწერალთა კავშირიდან და დაგვიბარეს კგბში. 

და აი ჩემი რეაქცია განსხვავდებოდა მისი რეაქციისგან.

უწყების მიღებისას მე მივედი ლუბიანკაზე სადაც რამოდენიმე საათის მანძილზე მეკითხებოდნენ თუ ვისგან ვიღებდი ამა თუ იმ თვითგამოცემით წიგნს და ა.შ. მე არ ვპასუხობდი და ვიყავი კმაყოფილი საკუთარი თავით.

რამოდენიმე დღის შემდეგ ასეთივე უწყება მიიღო კოპელევმა და მაშინ მე მივხვდი თუ ვინ ვინაა. 

ამ დროისთვის კოპელევის ტელეფონი გამორთული იყო და ის მოვიდა ჩემთან ლუბიანკაზე დასარეკად. დღემდე ვნანობ რომ არ ჩავწერე ეს საუბარი!

ლიოვა იყო მომხიბლავი,უბრალო და დიდებული. 

მან ლუბიანკადან თანამოსაუბრეს უთხრა რომ მასთან მისვლა არ შეეძლო ვინაიდან ეს წინააღმდეგობაში მოდიოდა ზნეობრივ წესებთან რომლებიც მან,ლევ კოპელევმა გადმოსცა დასავლეთში გამოცემულ თავის წიგნში "სიტყვის რწმენა".

- იმედი მაქვს რომ წაკითხული გაქვთ ეს წიგნი.თქვა კოპელევმა.

-ტელეფონის თანამოსაუბრე ჩეკისტმა თქვა რომ არა.

- წაიკითხეთ,უთხრა კოპელევმა, ეს გააფართოებს თქვენს თვალსაწიერს.

უცნაურია,ლუბიანკას კაცმა იგრძნო ბანაკში ყველაფრის მნახველის სიჯიუტე და შეეშვა მას. 


1980 წლის ნოემბერში ჰაინრიხ ბიოლის მიწვევით კოპელევი და მისი მეუღლე ერთი წლით გაემგზავრნენ გერმანიაში. ძალიან მალე კოპელევს და მის მეუღლეს წაართვეს საბჭოთა მოქალაქეობა. 
მაგრამ კოპელევები არ მოტეხილან სულით,არ ჩაფლულან ემიგრანტთა ჩხუბში და ინტრიგებში. ისინი საქმიანად ეხმარებოდნენ რუსეთში დარჩენილ მეგობრებს. მათი დახმარებით გერმანული გამომცემლობები იღებდნენ ჩემს წიგნებსაც. 

გამგზავრება განსაკუთრებით ძნელი იყო ლევის მეუღლე რაიასთვის. მან ისწავლა გერმანული და გერმანულად კითხულობდა ლექციებს,მაგრამ მას საშინლად ენატრებოდა ქალიშვილები და შვილიშვილები. 9 წლის შემდეგ რაია კიბომ მოკლა კიოლნის კლინიკაში.

ლევ კოპელევი კი გერმანიაში გრძნობდა თავს როგორც თევზი წყალში,მან თითქოს იცოდა კეთება ყველაფრისა რასაც შეეხებოდა,ის თითქოს იყო ერთადერთი იმდროინდელი ემიგრანტი რომელმაც გერმანიაში ნახა მეორე სამშობლო,მაგრამ მასაც უჭირდა ცხოვრება....

თავის ცხოვრებას გერმანიაში ის თვლიდა უცხოეთში ცხოვრებად და მის ირგვლივ ადამიანთა სიმრავლის და მჩქეფარე ცხოვრების მიუხედავად მასაც სტანჯავდა მარტოობა.
პერესტროიკის შემდეგ რუსეთში დაბრუნებაში მას ხელი შეუშალა ასაკმა, ჯანმრთელობამ და დიდმა სამუშაომ ვუპერტალის პროექტზე. ზაფხულობით ის ჩამოდიოდა მოსკოვში,მაგრამ მალე ესეც ვერ შესძლო....

ლევ კოპელევი გარდაიცვალა 1997 წლის ივნისში...

//კგბმ იცის ადამიანთა გარჩევა-კოპელევი,სოლჟენიცინი და ჭალიძე გააგდეს უცხოეთში, ბოგატირიოვი და კოპელევის მიერ ნაქები გამსახურდია მოკლეს და ბერიას მიერ გააკადემიკოსებულ ანდრეი სახაროვს ნობელის პრემია მისცეს, ასეთია ცხოვრება იქ სადაც ბატონობს და გავლენას ახდენს ეგ ძალა//.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------
Родился в Праге, где тогда жили и работали его родители. В трёхлетнем возрасте приехал с матерью в Москву навестить бабушку. Разрешения на выезд в Чехию мать Константина не получила. Его отец Пётр Григорьевич Богатырёв вернулся в СССР только в 1940 году.
С началом войны поступил в пехотное училище на Волге. Воевал в артиллерии, на «катюшах». После победы, в звании лейтенанта, служил в оккупированном союзниками Берлине. В его обязанности входило, в частности, прослушивание немецких шлягеров на предмет цензурирования. Демобилизовавшись, поступил на филологический факультет Московского университета.
В 1951 г. Богатырёв, будучи на третьем курсе, был арестован по доносу сексота. Обвинялся в попытке государственного переворота и убийства всех членов правительства. Осуждён по статьям 58-10 и 58-11 Уголовного кодекса РСФСР, приговорён к смертной казни, заменённой 25 годами лишения свободы. Срок отбывал в Воркутлаге, где начал переводить с немецкого стихи любимых поэтов, которые помнил наизусть.

Делом жизни считал перевод «Новых стихотворений» Райнера Марии Рильке, полностью эта работа вышла в свет в серии «Литературные памятники» в 1977 г. Другая важнейшая работа Богатырёва - сочинения Эриха Кестнера, которого он любил с детства и с которым переписывался в течение многих лет; он перевёл более 30-ти стихотворений и роман для детей «Мальчик из спичечной коробки». Переводил также стихи Ф. Гёльдерлина, А. фон Шамиссо, П. Целана, Г. Тракля, Б. Брехта, И. Бахман, прозу («Мефисто» К. Манна, статьи Томаса Манна, статьи, рецензии и заметки Гёте) и драматургию («Ирод и Мариамна» К. Ф. Хеббеля, «Дон Жуан, или Любовь к геометрии» М. Фриша, «Геркулес и Авгиевы конюшни» Ф. Дюрренматта). Писал стихи, однако не принимал их всерьёз и не хранил.
26 апреля 1976 г., в девятом часу вечера, неизвестные нанесли Богатырёву несколько ударов кастетом у порога его квартиры на пятом этаже «писательского» дома (Красноармейская, 25). С переломом основания черепа и в бессознательном состоянии Богатырёв был доставлен в больницу. 15 июня он пришёл в сознание, однако объяснить причины происшедшего отказался. 18 июня Константин Богатырёв умер. Его убийцы не были найдены.
В 1982 году в Мюнхене вышла книга под названием «Поэт-переводчик Константин Богатырёв. Друг немецкой литературы». На Родине его начали переиздавать только в конце 1980-х гг.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------
Это был первый шаг к открытому обществу, и сделал его именно Копелев. Его широкая, неуемная натура реализовалась в самых разных областях жизни, но есть область, в которой ему принадлежит безусловное первенство и в которой никто не сделал столько, сколько он и Константин Богатырев. За это Копелева исключили из партии, а Константина Богатырева убили – проломили в подъезде голову, и через полтора месяца он умер.
Советский интеллигент 60–70-х годов, любя западную литературу, увлекаясь западным кино, восхищаясь западной демократией, живого иностранца, тем не менее, побаивался, поскольку понимал, что даже за знакомство с ним, просто за его визит к вам домой, вас ждут нешуточные неприятности, вплоть до вызова на Лубянку. И советский интеллигент, немало от властей претерпевший, нередко думал, а стоит ли того беседа с западным человеком?
Лев Копелев так же, как Богатырев, пробивал эту стену страха и отчуждения, которая была, на мой взгляд, не менее прочной, чем Берлинская.
Он знакомил западных общественных деятелей и писателей, журналистов и телевизионщиков с русскими диссидентами и писателями, и благодаря этим связям на Запад уходили рукописи, правозащитные письма, а с Запада приходила помощь арестованным диссидентам.
Копелев дружил с половиной Москвы, и в его доме Восток и Запад, может быть, впервые в России учились понимать друг друга в живом общении.
Ведь российская интеллигенция, стиснутая догматами коммунизма, идеализировала консервативные круги Запада и не любила левую западную интеллигенцию, которой в свое время была стольким обязана. У Копелева же не было узкого, предвзятого отношения к различным политическим направлениям. В его доме встречались люди самых разных взглядов.
***
Естественно, что германист Лев Копелев просто не мог разминуться с романистом Генрихом Бёллем. Их знакомство почти тотчас переросло в крепкую, ничем не омраченную дружбу, которая длилась до самой смерти Бёлля в 1985 году.
Для России Генрих Бёлль – фигура, как сейчас говорят, знаковая не меньше, чем для Германии. Долгое время в открытой печати русские авторы не могли высказать своего отношения к тоталитаризму, и романы Бёлля нам много чего сказали о возможности противостояния государственному насилию. В повести «Бильярд в половине десятого» Бёлль определил нормы нравственного поведения, разделив людей на принявших причастие агнца и причастие буйвола.
Принявшие причастие буйвола – вовсе не обязательно члены нацистской или коммунистической партии, но всегда люди, которым близок культ силы, жестокости и презрения к достоинству человека.
Бёлля и Копелева, несмотря на всю несхожесть их биографий, характеров и воспитания, роднила, прежде всего, ненависть к причастию буйвола, то есть к бесчеловечности во всех ее проявлениях.
И Бёллю и Копелеву выпало жить примерно в одно и то же время, и время это было, очевидно, самым страшным как для Германии, так и для России. И тем не менее, когда, кажется, все толкало человека принять причастие буйвола, они оба нашли в себе силы этому противостоять.
Генрих Бёлль глубоко, как, собственно, и положено писателю, всматривался в людей. О Копелеве он однажды сказал, что Лев похож сразу на Дон Кихота и на Санчо Панса.


БУРНАЯ И ПАРАДОКСАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ ЛЬВА КОПЕЛЕВА
Владимир Корнилов
В Германии его узнавали на улицах. Стоило ему появиться на каком-нибудь сборище, скажем, на ежегодной Франкфуртской книжной ярмарке, как тотчас, будто из-под земли, вырастали телевизионные камеры и не отпускали его до самого вечера.
Для него – с его же подачи – создали Вуппертальский проект (обширную, рассчитанную на долгие годы программу, посвященную многовековым русско-немецким связям). Он стал профессором-исследователем, ему придали группу сотрудников, которую он шутливо назвал «бандой четырех».
Немецкие университеты наперебой приглашали его читать лекции. Книги его раскупались. Словом, в Германии у него была самая настоящая слава.
В России его тоже знали, но в основном в узком кругу. И хотя недавно в «Литературной газете» Евгений Евтушенко причислил его к трем или четырем самым значительным фигурам ХХ века, все же его известность на родине несравнима с его популярностью в Германии.
Таков один из парадоксов Льва Копелева.
Он родился в 1912 году на Украине в семье агронома, каждое лето проводил в селе среди немцев-колонистов и немецкий язык знал с детства. Это предопределило выбор профессии: он стал германистом.
Есть два распространенных типа евреев: скептики и энтузиасты. Лев Копелев принадлежал ко вторым.
Учась в Москве, он подружился с Фрицем Платтеном, деятелем международного рабочего движения, организовавшим в 1917 году переезд Ленина в Россию, и эта дружба укрепила его коммунистические идеалы. Так с юности он разделил многие заблуждения своего времени.
Сегодня, когда исторический пример России многое высветил, этих энтузиастов легко судить. Но в годы копелевской юности людям, еще помнившим ужасы царизма и, наверное, не самым плохим людям (среди них было немало идеалистов!), казалось, что общество путем потрясений и переворотов можно переустроить для блага человека. Какой трагедией для них – и, увы! – не только для них обернулись эти наивные мечты! И куда они их завели, мы все знаем.
***
Вера в переустройство мира не покидала Копелева и на фронте. Даже среди всех ужасов, унижений и бесчеловечности войны он наивно полагал, что его страстная пропаганда, маяковский слов набат, усиленный малой громкоговорящей установкой (чем-то вроде увеличенного милицейского матюгальника), способны обратить нацистов в интернационалистов.
Его друг литературовед Ефим Эткинд вспоминал, как столкнулся с Копелевым осенью 41-го года на Северо-западном фронте. Лежа в ста метрах от немцев, Копелев кричал в этот матюгальник:
– Германские солдаты, сдавайтесь! Мы, верные интернациональной солидарности и рабоче-крестьянскому братству, гарантируем вам жизнь, горячую пищу и теплое жилье! Да здравствует свободная от Гитлера Германия!
– Немцы нас немедля засекли, мины уже рвались вокруг, – рассказывал Эткинд, – но чем ближе они падали, тем веселей и отчаянней Лев кричал: «Германские солдаты! Ваш единственный выход спастись – это перейти на сторону Красной Армии!» Хотя спасаться впору было нам, а не немцам...
***
И однако этот энтузиаст, который, казалось бы, колебался и ошибался вместе со своим веком, в поворотные минуты истории, совершал единственно верные и вовсе не очевидные поступки. Внутреннее чутье доброго, самоотверженного и неординарного человека толкало его на противоход.
Так, весной сорок пятого Копелев, еврей и политработник, забыв эренбурговское, что «хороший немец – это мертвый немец», стал защищать мирное немецкое население от грабежа и насилия, за что поплатился десятью годами тюрьмы.
Той весной 45-го года он лишь догадывался, что почти вся его родня не успела уйти с Красной Армией и расстреляна оккупантами. Но, мне кажется, если бы Копелев и знал об этом, он бы все равно спасал мирных граждан. В ту пору даже лучшие люди, не оправившись от ужаса войны, еще призывали к ненависти, повторяли лозунги типа: «Дрожи, страна-душегубка!». Копелев в одиночку сумел среди бесчинств и мрака прозреть будущее «когда народы, распри позабыв, в единую семью объединятся...»
Они не объединились и по сей день, но эта вера помогла Копелеву подняться над свинцовой мерзостью жизни.
И вот, поплатившись за защиту безоружного населения собственной свободой и очутившись в лагере, Копелев не пал духом. Думаю, он не пал бы духом даже в пустыне Сахаре или на Марсе. Фантастическая восторженность и удивительное жизнелюбие отлично уживались в нем с потрясающей практичностью.
Германист, он устроился медбратом, – причем и тут не сплоховал, а наловчился так, что, когда я десятилетия спустя заболевал, он предлагал делать уколы или ставить банки.
И в лагере, и в тюрьме, и на «шарашке» он вел себя как свободный человек. Широкая еврейская душа – он в неволе ухитрился не съежиться, а развернуться. Даже в тюрьме он умудрялся крутить романы. (Давид Самойлов, прочитав копелевские тюремные воспоминания, сказал, что их следовало бы озаглавить не «Хранить вечно», а «Ни дня без бабы...» Действительно, на их страницах любовных связей ничуть не меньше, чем в мемуарах Казановы.)
Копелев на «шарашке». 1948 год.
Рисовал заключенный Виктор Деуль.
***
Выйдя на свободу, он тотчас окунулся в московскую оттепельную жизнь: писал, переводил, читал лекции в Библиотеке иностранной литературы и опять-таки без устали крутил романы. Одна из сотрудниц библиотеки вспоминала:
– Позвонив Копелеву домой, я услышала, что его можно найти по телефону такой-то дамы. Через некоторое время мне снова нужен был Лев Зиновьевич, но по новому телефону мне ответили, что его нужно искать уже по номеру другой дамы. Примерно за полгода телефоны несколько раз переменились. И, наконец, мне дали номер Раи Орловой, и тут я поняла, что других телефонов уже не будет.
С Раисой Давыдовной Орловой Копелев прожил больше тридцати лет. Они, дополняя друг друга, оказались на редкость дружной парой. Их объединяли и родственность профессии: оба занимались зарубежной литературой, Лев – немецкой, Рая – американской; и невероятное жизнелюбие; и никогда не утоляемый интерес к людям; и комсомольские идеалы их юности, и одновременно нелегкое с ними расставание...
Казалось, Копелев был рожден для оттепели. Он тотчас ей поверил, восстановился в партии, стал членом бюро московского отделения союза писателей и закоперщиком всех антисталинских акций; работал старшим научным сотрудником в Институте истории искусств, писал книги и статьи о Гете, Томасе Манне, Брехте, Леонгарде Франке, Вайнерте, Штритматтере. Купил квартиру в кооперативном писательском доме, и двадцать с лишним лет мы с ним соседствовали и приятельствовали.
***
Но оттепель оказалась короткой. После ареста Синявского и Даниэля для московской, в основном литературной, интеллигенции наступила эпоха подписантства. Копелев вновь не остался в стороне. Он не только подписывал коллективные письма протеста против преследования инакомыслящих, он и в одиночку выступал в немецкой печати со статьями, предупреждая западную общественность о возрождении сталинизма.
Расставаться с прошлым всегда трудно, но Копелев расставался с ним достойно: он преодолел не только партийные догмы, но еще и боязнь иностранца.
Это был первый шаг к открытому обществу, и сделал его именно Копелев. Его широкая, неуемная натура реализовалась в самых разных областях жизни, но есть область, в которой ему принадлежит безусловное первенство и в которой никто не сделал столько, сколько он и Константин Богатырев. За это Копелева исключили из партии, а Константина Богатырева убили – проломили в подъезде голову, и через полтора месяца он умер.
Советский интеллигент 60–70-х годов, любя западную литературу, увлекаясь западным кино, восхищаясь западной демократией, живого иностранца, тем не менее, побаивался, поскольку понимал, что даже за знакомство с ним, просто за его визит к вам домой, вас ждут нешуточные неприятности, вплоть до вызова на Лубянку. И советский интеллигент, немало от властей претерпевший, нередко думал, а стоит ли того беседа с западным человеком?
Лев Копелев так же, как Богатырев, пробивал эту стену страха и отчуждения, которая была, на мой взгляд, не менее прочной, чем Берлинская.
Он знакомил западных общественных деятелей и писателей, журналистов и телевизионщиков с русскими диссидентами и писателями, и благодаря этим связям на Запад уходили рукописи, правозащитные письма, а с Запада приходила помощь арестованным диссидентам.
Копелев дружил с половиной Москвы, и в его доме Восток и Запад, может быть, впервые в России учились понимать друг друга в живом общении.
Ведь российская интеллигенция, стиснутая догматами коммунизма, идеализировала консервативные круги Запада и не любила левую западную интеллигенцию, которой в свое время была стольким обязана. У Копелева же не было узкого, предвзятого отношения к различным политическим направлениям. В его доме встречались люди самых разных взглядов.
***
Естественно, что германист Лев Копелев просто не мог разминуться с романистом Генрихом Бёллем. Их знакомство почти тотчас переросло в крепкую, ничем не омраченную дружбу, которая длилась до самой смерти Бёлля в 1985 году.
Для России Генрих Бёлль – фигура, как сейчас говорят, знаковая не меньше, чем для Германии. Долгое время в открытой печати русские авторы не могли высказать своего отношения к тоталитаризму, и романы Бёлля нам много чего сказали о возможности противостояния государственному насилию. В повести «Бильярд в половине десятого» Бёлль определил нормы нравственного поведения, разделив людей на принявших причастие агнца и причастие буйвола.
Принявшие причастие буйвола – вовсе не обязательно члены нацистской или коммунистической партии, но всегда люди, которым близок культ силы, жестокости и презрения к достоинству человека.
Бёлля и Копелева, несмотря на всю несхожесть их биографий, характеров и воспитания, роднила, прежде всего, ненависть к причастию буйвола, то есть к бесчеловечности во всех ее проявлениях.
И Бёллю и Копелеву выпало жить примерно в одно и то же время, и время это было, очевидно, самым страшным как для Германии, так и для России. И тем не менее, когда, кажется, все толкало человека принять причастие буйвола, они оба нашли в себе силы этому противостоять.
Генрих Бёлль глубоко, как, собственно, и положено писателю, всматривался в людей. О Копелеве он однажды сказал, что Лев похож сразу на Дон Кихота и на Санчо Панса. Копелев перевел мне его слова, и я спьяну бухнул:
– А еще и на осла...
Когда Копелев перевел Бёллю мои слова, оба дружно расхохотались, согласившись, что и в этом есть своя правда.
***
И в самом деле не все начинания Копелева казались разумными.
Так, буквально накануне своего исключения из партии, он сказал своему приятелю, поэту Давиду Самойлову:
– Понимаешь, сегодня всю ночь не спал, писал письмо в Центральный комитет. Хочу объяснить этим идиотам, как плохо они работают с западной левой интеллигенцией.
– А ты что, хочешь, чтобы они работали с ней хорошо? – спросил Самойлов.
Лев рассмеялся и порвал свое послание.
И вот у него отняли партбилет, уволили со службы, в Союзе писателей, правда, оставили, но лишили возможности печататься. Я, оказавшийся в схожем положении, не нашел ничего лучшего, чем стать литературным негром. Причем, негром своеобразным, так как эксплуатировали не меня, а я эксплуатировал доброту друзей. Они доставали мне работу (в основном внутрижурнальные рецензии) и, подписывая их своим именем, наживали себе врагов среди литераторов, чьи стихи, романы или повести я отвергал.
А Копелев стал писать кандидатские диссертации за кавказских начинающих литературоведов и отнюдь не бедствовал.
И в это же самое время – чем не парадокс? – он писал автобиографическую трилогию: «Хранить вечно», «...И сотворил себе кумира...», «Утоли мои печали...». В этих книгах Копелев, передав страшный опыт лагеря, тюрьмы и «шарашки», с любовью и юмором описал своих товарищей по заключению. Себя же в этой трилогии он отнюдь не приукрасил, не скрыл своих грехов и промахов, а вывел таким, каким видел. Видел же он себя, несмотря на всю присущую ему восторженность, достаточно трезво.
При этом толстовская энергия заблуждения у него была равна стихии. Удивительным было его языковое буйство: несколькими фразами прямой речи он создавал живой характер и даже психологический портрет с остриями и безднами. В его трилогии несколько сотен таких портретов-монологов, и ни одного персонажа не спутаешь с другим. Эта трилогия, по сути дела, – энциклопедия речевых говоров Гулага.
Однако все монологи и диалоги, все характеры, все зримые детали быта перекрывает мощный, неповторимый голос автора. Мне, пишущему стихи, эта лиричность копелевской прозы особенно дорога. Он – самый яркий образ этих книг, личность колоритная, удивительная, ни на кого не похожая. Недаром он запечатлел и себя, и свое время талантливым, сочным, самоигральным языком.
И все равно этот еврейский Гаргантюа не уместился в своих собственных книгах. Все-таки, как сказала Марина Цветаева по другому случаю, копелевской профессией, прежде всего, была жизнь.
***
А вот она как раз не ладилась. В копелевские окна (он жил в первом этаже) стали бросать камни, и он переехал из моего дома в соседний, в квартиру поменьше, зато расположенную повыше. Все больше друзей попадали в лагерь, и мы с Копелевым продолжали подписывать письма в их защиту. А в начале 1977 года в очередной раз сгустились тучи над А. Д. Сахаровым, и тогда мы с Львом обратились к главам государств и правительств ведущих стран мира с призывом защитить академика.
Это письмо мы составили вместе: он написал шесть страниц, а я сократил их до одной; но что куда важней – вместе его подписали.
Реакция властей последовала мгновенно и была одинаковой. И его и меня исключили из Союза писателей, а вскоре вызвали в КГБ. Но вот его и моя реакции на этот вызов были разными.
Получив повестку, я явился на Лубянку, где в течение нескольких часов меня выспрашивали, от кого я получал те или иные самиздатские книги и т. д. Я не отвечал и был доволен собой. Через несколько дней такую же повестку получил Копелев, и тут я понял, кто есть кто.
К этому времени телефон у Копелева был отключен, и он пришел ко мне позвонить на Лубянку. До сих пор жалею, что не записал тот разговор! Лева был обаятелен, прост и одновременно величественен. Он сказал лубянскому собеседнику, что явиться к нему не может, поскольку такой приход противоречил бы нравственным правилам, которые он, Лев Копелев, изложил в своей изданной на Западе книге «Вера в слово».
– Я надеюсь, вы читали ее? – спросил Копелев.
Телефонный собеседник ответил, что не читал.
– Прочтите, – сказал Копелев, – это расширит ваш кругозор.
И, странное дело, человек с Лубянки, почувствовав упорство видавшего виды лагерника, от него отцепился.
***
В ноябре 1980 года по приглашению Генриха Бёлля Копелев с женой выехал на год в Германию. Очень скоро его и Раю лишили советского гражданства.
Однако Копелевы не пали духом, не угасли и не погрязли в эмигрантских склоках, а деятельно помогали друзьям, оставшимся в России. (Знаю по себе: они устраивали мои книги в немецкие издательства.)
Для Раи отъезд был особенно тяжел. Несмотря на то что она на седьмом десятке выучила немецкий язык и даже читала на нем лекции, тоска по дочерям и внукам ела ее поедом, и через девять лет в кёльнской клинике Рая умерла от рака.
Но и Копелеву, хотя, казалось, он себя ощущал в Германии, как рыба в воде, хотя, казалось, умел делать своим всё, к чему ни прикасался, хотя, казалось бы, единственный из тогдашних эмигрантов обрел в Германии вторую родину, тамошняя жизнь далась вовсе нелегко.
В начале лета 1989 года мы должны были с ним встретиться на симпозиуме в Швейцарии. Но в Цюрих Лева не приехал: умерла Рая.
Это был мой первый в жизни выезд за границу. Естественно, он вызвал массу самых разнообразных чувств, и я попытался в них разобраться, написав цикл стихов под заимствованным у Хемингуэя названием «Посвящается Швейцарии». В конце того же лета Лева приехал в Москву хоронить урну с прахом Раи.
Я прочел ему свой швейцарский цикл, и он попросил одно из стихотворений посвятить ему. Вот оно.
В ГОСТИНИЦЕ
Л. Копелеву
Телефон молчит вроде жмурика:
Никому я не нужен тут.
Телефонная ж книга Цюриха
Весит что-нибудь целый пуд
И ничуть не уступит Библии
С иллюстрациями Доре...
Ждал сумы и тюрьмы, и гибели,
А в удобной лежу норе.
У отеля четыре звездочки,
Словно это тебе коньяк,
Но однако так трезво в воздухе,
Что в себя не приду никак.
Жизнь, выходит, я прожил олухом -
Из потерь, из обид и мук...
И на кирхе тоскливый колокол
Производит не звон, а стук.
От бессонницы и от роскоши
Плоть и дух мои не в ладу:
Сразу в будущее и в прошлое
Окунулся – и как в бреду
.
Мерный стук до ушей доносится,
Не поймешь, по кому скорбя...
Зарубежное одиночество,
Что милей и страшней тебя?
Да, свою жизнь в Германии он считал зарубежной. И зарубежное одиночество при всем многолюдстве и бурлении жизни вокруг – доставало и его.
***
После перестройки вернуться в Россию ему не позволили ни возраст, ни здоровье, ни долголетняя большая работа над Вуппертальским проектом. В летние месяцы он приезжал в Москву, но вскоре и это стало ему не под силу.
Помню, он с улыбкой рассказывал, как во время очередной тяжелой болезни, когда, казалось, ему уже не выкарабкаться, его по очереди навестили в больнице патер и пастор. Каждый пытался обратить заскорузлого атеиста в свою веру, а заскорузлый атеист выкручивался как мог, стараясь ни того, ни другого не обидеть; уверял, что его уже обратил в свою веру предыдущий посетитель. Мне это напомнило страницу из «Войны и мира», где два генерала, поляк и немец, уговаривают Ваську Денисова присоединиться – каждый к своему партизанскому отряду.
« – Нет, бг’ат, я и сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под началом столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала-поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца».
***
Копелев скончался в июне 1997 года. Через несколько месяцев я приехал в Кельн выступить на вечере его памяти, а затем вместе с его сотрудниками выехал в Дармштадт на открытие подготовленной Копелевым выставки о многовековых русско-немецких связях. До этого копелевская выставка успела объездить десятки германских городов.
Но в Дармштадте случился прокол. Проректор тамошнего университета, несмотря на то что выступал в роли хозяина, неожиданно подхватил никогда не стареющий лозунг: «Германия для немцев!» и набросился на новых иммигрантов-евреев. Никто, даже присутствующий при этом мэр, ему не возразил. Только одна копелевская сотрудница из «банды четырех» посмела назвать выступление проректора неонацистским.
Этот случай произвел на меня тягостное впечатление. Я написал стихи:
ЛЕВ КОПЕЛЕВ
То ли изгнание, то ли отечество,
То ли отечество, то ли изгнание...
Боготворима им чуть не
с младенчества
Бывшая наша врагиня – Германия.
Пуганый он, а как будто непуганый,
И оттого-то в его биографии,
Мало продуманной, вдоволь
запутанной,
Много истории и географии.
Он заслонял собой то, бичуемо,
Не отступался, в «шарашке»
задраенный,
А как безумный, подобно Мичурину,
Скрещивать вздумал Россию
с Германией.
Истины не отличивши от вымысла,
Не оставлял ни стараний, ни рвения,
Из небытья его это и вынесло,
И вознесло, и спасло от забвения.
... Ну а Россия – по-прежнему здешняя
Да и Германия – все еще даль
няя...
Так и остыла затея безгрешная,
Сразу печальная и виртуальная.
Впрочем, безгрешная затея, слава Б-гу, продолжается: происходят копелевские чтения в Кельне, в Москве и даже в Липецке, а начало ей положил сам Копелев, спасая в 45-м году немецких стариков и женщин.
Под конец жизни он уже не верил, что «народы, распри позабыв, в единую семью объединятся...» Теперь он считал, что невозможно заставить русских и немцев полюбить друг друга. Но все-таки надеялся, что по крайней мере удастся научить их жить в мире, потому что иначе вообще жить не стоит, поскольку третьей войны человечеству уже не выдержать.
***
Вблизи радиостанций электрическую лампочку можно не включать в сеть. Прикрути ее к железной кровати – она будет светить и даже не вполнакала.
Думая о Копелеве, я неизменно возвращаюсь к этому техническому парадоксу. По-видимому, заряд копелевского дара был такой силы, что неизбежно намагничивал окружающих. Так было и до тюрьмы, и в тюрьме, и на «шарашке», и в годы оттепели, и после них. А уж о Германии и говорить нечего...
Неудивительно, что мимо такой щедро одаренной громокипящей натуры не могли пройти ни русская поэзия, ни русская проза.
Однако жизнь человека всегда больше, чем посвященное ему стихотворение, рассказ или даже повесть. И хотя Копелев послужил прототипом Льва Рубина, персонажа солженицынского романа «В круге первом», но бурному, противоречивому, парадоксальному, ему оказались тесны рамки романа. Да и поди изобрази Копелева, если он ни минуты не стоял на месте, если постоянно менялся. И прекрасные, на мой взгляд, строки Евгения Евтушенко
Человек седой, но шумный,
очень добрый, но неумный,
очень умный, молодой,
с громогласными речами,
с черносливными очами
и библейской бородой.
:::::::::::::::::::::::::::::::::
Ребе и полуребенок,
бузотер, политработник,
меценат, но без гроша.
И не то чтоб золотая,
но такая заводная.
Золотистая душа.
:::::::::::::::::::::::::
Он остался чистым-чистым
интернационалистом
и пугает чем-то всех
тенью мопровской* загробной
неудобный, бесподобный
допотопный человек...
– тоже не передают всего Копелева, хотя в этом стихотворении 1968 года он схвачен достаточно точно. Эта бесподобная допотопность не покидала Копелева до последних дней его бурной, можно даже сказать, фантастической жизни. И сколько бы он ни менялся, кем бы он ни был и где бы ни был, при всех своих увлечениях он не разделял, а наоборот, объединял людей, потому что способен был услышать и выслушать каждого, потому что видел и смотрел поверх политических пристрастий.
В нем жила неподдельная терпимость, интерес к чужому мнению. Он был полон доброты и любви не только к далекому и потому часто призрачному человечеству, а к каждой отдельной личности, которой он, прежде всего, старался помочь. Не счесть всех, кого он обогрел, поддержал в трудную, да и в нетрудную минуту тоже.
Казалось, его хватало и на Германию, и на Россию. Живя вдалеке, он вроде бы по-прежнему был с нами, и его волновало у нас все – от малого до великого. Он по-детски очаровывался то генералом Лебедем, то Борисом Немцовым, потому что хотел верить, что Россию все-таки ждет нечто хорошее. И хотя вскоре наступало разочарование в очередном герое-спасителе, копелевский оптимизм был заразителен.
Его нет на свете уже четыре года, а я все еще ощущаю, насколько без копелевской яркой одаренности и горячего сочувствия, жизнь стала беднее.
К концу жизни он стал не столько воплощением, сколько преодолением своей эпохи.
Кто знает, какие времена нас ждут? Вполне возможно, что они окажутся посуровей предшествующих. И хотя говорят, что чужие примеры ничему не учат, хочется надеяться, что жизнь Льва Копелева все-таки кому-то поможет противостоять безличности и бесчеловечности.

No comments: